И хотя Михаила Васильевича Незлобина нисколечко не интересовало, от кого унаследовали дачу за зеленым забором Самуил Аркадьевич и Марья Ефимовна Куперштоки, он оказался единственным из присутствующих слушателем, который прослушал весь сорокаминутный рассказ Прасковьи Акимовны с неослабевающим вниманием.
А покидая гостеприимный домик и посоветовавшись предварительно с Гаврилушкиным, Незлобин обратился к Евдокии Сергеевне с такой удивившей женщину просьбой:
— Я понимаю, что у вас и самих с жилплощадью тесновато, но все-таки… Вы, очевидно, догадываетесь, какого гостя привел к вам Николай Артемьевич?
— Да.
— Так вот, милая Евдокия Сергеевна, простите за фамильярность…
— Ради бога!
— Не сможете ли вы приютить — максимум на месяцок — одного молодого человека. Ручаюсь, что он вас ничем не стеснит…
И к Гаврилушкину, проводившему его до железнодорожной платформы, Незлобин обратился с предложением, также поначалу удивившим лейтенанта:
— Поскольку вы, дорогой товарищ Гаврилушкин, не только добровольно включились в это дело, если мне не изменяет чутье, — дело разветвленное, но и оказали уже большую услугу следствию…
— Это моя обязанность, товарищ подполковник! — бодро отрапортовал лейтенант.
— Не скромничайте. К сожалению, даже к своим служебным обязанностям разные люди относятся по-разному. Поэтому, как говорится, не в службу, а в дружбу… Не сможете ли вы, Николай Артемьевич, уделить свой ближайший выходной день посещению московских кладбищ: Ваганьковского, Преображенского, Немецкого… Только не в служебном обличье, а… ну, как бы сказать…
— Понято и принято! — даже не дослушав и чуть ли не обрадованно отозвался лейтенант Гаврилушкин.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
И вот последний допрос.
Снова знакомый уже Лене милиционер — немолодой, но молодцевато-щеголеватый старшина — проводил ее к следователю.
Кто бы знал, как опротивела Лене эта светлая комната в «казенном доме».
И небольшой полированный столик, стоявший посреди кабинета, за которым она провела больше двадцати часов.
И Михаил Васильевич Незлобин, этот терпеливо-вежливый, но, как казалось Лене, лишенный всяких эмоций человек, — вот кому она подлила бы отравы в стоявший перед ним стакан с янтарно-крепким чаем: той самой отравы, которая сгубила ее такое короткое и, как оказалось, совсем беззащитное счастье. Всю душу он ей вымотал, этот въедливый чинуша!
— Я хочу предупредить… тебя, Лена, что сегодня мы встречаемся в последний раз.
«Лена?!»
Странно: до сих пор Незлобин всегда именовал ее «гражданка Криничная». И ни разу не обратился на «ты».
Лена, не поднимая головы, зыркнула из-под нависшей на лоб челки на следователя.
И лицо у Михаила Васильевича сегодня не такое, как при предыдущих допросах: то ли похудел человек за те три недели, что они не виделись, то ли нездоровится ему. И с кресла своего поднялся расслабленно как-то. Отошел к окну.
А может быть, погода на него повлияла: с утра над лоснящимися крышами домов и приникшими вершинами лип упрямо наползают одна на другую серые с подпалинами, назойливо плаксивые тучи.
— Так вот, Лена… Сегодня я задам тебе только один вопрос. И очень прошу тебя сказать, наконец, правду… Ну почему ты не хотела назвать?
— Кого? — спросила Лена и не узнала своего голоса: разволновалась потому, что вдруг почувствовала, что следователю известно то, о чем она даже не обмолвилась.
А таилась потому, что… Да разве мог этот не только чужой, но, как до сих пор казалось Лене, и враждебный ей человек понять, что после того, как два милиционера с трудом оторвали девушку от деревенеющей уже груди ее Аркаши, для Лены если и осталась в жизни какая-то цель, то только одна: как бы ни сложилась для нее дальнейшая судьба и сколько бы ни пришлось просидеть ей взаперти, она — и только она сама! — вынесет приговор подлым убийцам. Приговор беспощадный! И собственными руками приведет его в исполнение.
Не имеют права жить на земле — пить, есть, смеяться, дышать воздухом — такие люди!
Люди?
Да, разве можно их назвать людьми — Федоса и Петеньку?
Незлобин достал из ящика стола папку, а из папки — фотокарточку и, подойдя к Лене, положил ее перед ней на столик.
— Узнаешь?
На снимке, судя по антуражу, кладбищенского фотографа на фоне знакомого Лене монументального надгробия, воздвигнутого, как гласила надпись, над прахом «потомственного почетного гражданина и радетеля богоугодных заведений, московского первой гильдии купца Антона Куприяновича Парамонова», красовалась лихая троица «мушкетеров»: в центре Федос, по бокам Петрос и Аркадис.
— Откуда вы ее взяли? — спросила наконец Лена.
— А мы не только фотографию… взяли, — сказал Незлобин и впервые за все девять встреч с Леной улыбнулся.
Но Лена этого не видела. Она сидела, напряженно всматриваясь в снимок. А руки стиснула так, что побелели кончики пальцев. И словно издалека до нее донесся голос Михаила Васильевича — негромкий и… не такой, как всегда.
— Ведь сама себя могла погубить… сестричка Оленушка!
«Что такое?.. Оленушка!»
Так называл Лену еще в недавнем, по уже так далеко, далеко отступившем детстве только с нею всегда ласковый отец и совсем недавно — тоже только с нею ласковый Аркаша.
— Да если бы ты не пряталась от нас целых два месяца, как мышонок, эти бандиты и… их покровитель…
— А я сама! — прервала Незлобина Лена.
Она медленно поднялась со стула, строптиво откинула нависшую на лоб прядь волос и впервые взглянула не таясь в глаза Михаилу Васильевичу.
— Что сама?
— Даже тюряга от меня не спасет этих… Все равно — убью!
И такая непримиримо-злобная сила прозвучала в негромко произнесенных словах девушки, что это ошеломило даже Незлобина, хотя, кажется, всего повидал и наслушался человек за свою многолетнюю практику.
— Вот ты, оказывается, какая.
Михаил Васильевич вернулся за свой стол, устало опустился в кресло и долго сидел молча, задумчиво постукивая по столешнице кончиком карандаша.
Молчала и Лена. Она сидела отвернувшись и, казалось, пристально наблюдала, как по стеклу окна змеились струйки разошедшегося дождя.
— И куда же ты сейчас пойдешь? — спросил наконец Незлобин.
Лена не ответила.
— Неужели опять будешь прислуживать попам на кладбище?
Лена не видела лица Незлобина, а в его словах ей почудилась насмешливость. Поэтому ответила зло:
— А это уже не ваша забота, гражданин следователь!
Снова очень долгая пауза.
Лена по-прежнему напряженно смотрела в окно, а Незлобин на Лену. И чем дольше смотрел, тем большую жалость испытывал Михаил Васильевич к этой — и строптивой и беспомощной, и совсем юной и уже столько пережившей девушке.
Что же ее ждет?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— …Ну хорошо, давайте, дорогой Василий Васильевич, поговорим откровенно…
Вот говорят, а чаще в книгах пишут очень красиво, что ничто в нашей суетной жизни не вдохновляет так человека, как любовь! И не только юношу: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…» Что во имя любви человек все способен преодолеть: на войне — героем стать, а в мирное время — поэтом, ученым, изобретателем. А то и чемпионом по фигурному катанию!
Может быть, и так.
Может быть, и я, если бы…
Да нет, пустые слова — «если бы да кабы». И вообще, хотите верьте, хотите нет, но для меня это неземное чувство дважды обернулось проклятием!
А вдохновляет меня в жизни…
Вот сколько мне суждено жить, столько я буду мстить!.. Не всем, конечно, не пугайтесь.
Но те людишки, которые в мои самые чистые и скорбные девчоночьи годы все — и честь мою и счастье мое — втоптали в грязь… Ну, нет, эти пощады от меня не дождутся!
Недаром и на работе: Елена Степановна, говорят, любого преступника нюхом распознает, как Рекс. Может быть, слышали про нашего четвероногого сыщика?
