— По зернышку, по зернышку, Федор Васильевич.

— Ну, на это у меня характера не хватит, — усмехнулся Бубенцов. — Я вон с Камыниным бьюсь неделю, а толку мало. Режет нас третья бригада. А из райкома уже три раза звонили. Сводки ждут. Сейчас поеду, вкачу камынинцам не зернышко, а целый чувал!

— Гнать незачем. К сроку все закончим, — уверенно сказал Брежнев. — Сейчас мои сеялки к Камынину пошли. Разве не приметил?.. И Торопчин оттуда второй день не отходит. Вчера он, слышь, выполнил на плуге больше половины нормы.

— Так, так, — Бубенцов искренне обрадовался. — Смотри, а я сразу и не сообразил, что твоих людей можно теперь перекинуть в третью бригаду.

— Навоз через плетень перекидывают, а не людей. Человек сам идет, — наставительно сказал Брежнев, — Это, Федор Васильевич, запомни. Что ты сейчас не сообразил, мы еще когда обдумали и записали на бумагу. Чтобы друг дружке помогать.

— Правильно, — Бубенцов смутился. Его злило то, что этот длинноносый старик, разговаривая с ним ласково, в то же время подкусывает его и поучает, как мальчишку. Но и возразить было нечего. Он покосился на свой мотоцикл.

— Ты вот что, — как бы угадав желание Бубенцова, сказал Брежнев, — садись на своего коня да спеши к Коренковой. Брежнев, мол спрашивает, помощи не требуется? А то, гляди, и Камынин ее обойдет.

— Ага! — Бубенцов поспешно направился к мотоциклу.

Ехидной улыбочки на лице старого бригадира он уже не видел. И не слышал заключительных слов Андриана Кузьмича:

— Не любишь! А ведь и не такие, как ты, молодцы управлять людьми у людей же учились.

Когда поле второй бригады осталось позади, Бубенцов сбавил скорость и поехал медленно, то и дело останавливая мотоцикл. Пытливо всматривался в работавших колхозников. Бормотал что-то.

Но трудно было определить по жесткому и скуластому, почерневшему и обветренному лицу Федора Васильевича его состояние. А глаза были затенены козырьком низко надвинутой фуражки.

Коренкова вышла навстречу Бубенцову и, широко раскрыв руки, преградила мотоциклу дорогу.

— Стой! Рановато прибыл, председатель. К вечеру — раньше не управимся. Ну, может быть, останется на завтра самый пустяк.

Вот только сейчас Федор Васильевич увидел, что Коренковой разве только по годам сорок лет, что сохранила она и стать, и привлекательность лица, а уж про глаза и говорить нечего. Не у каждой девушки так призывно и молодо синеет из-под темных, чуть раскосых бровей горячая, влекущая к себе жажда жизни.

— Расцеловал бы я тебя, Марья Николаевна! Да не позволишь, пожалуй.

Не столько слова, как взгляд Бубенцова смутил женщину.

— На людях-то! — попробовала она отшутиться, но и сама почувствовала, что слова прозвучали почти искренне.

Нравился Марье Николаевне Бубенцов. Большая, пусть упрямая и дерзкая, но подчиняющая сила была в этом человеке.

— А Брежнев, чудак, помогать тебе собирается.

— Брежнев? — Сначала Коренкова удивилась. Но сразу же удивление на ее лице сменилось испугом. — А он что — тоже заканчивает?

— Уже закончил. Его сеялки пошли к Камынину.

Некоторое время Коренкова молчала, и Бубенцов видел, как за минуту лицо женщины совершенно изменилось. Изменился и голос, когда она заговорила:

— Ну, не хитер бес, а? Еще вчера вечером прибегал ко мне на стан: «Плохо, говорит, у меня, Маша, нипочем к сроку не управлюсь». А сам, суслик старый, так глазами и зыркает. И я-то, дура, уши развесила. Собственными руками борону ему дала. Да еще и кулешом попотчевала. Тьфу! — На лице Коренковой отразилось неподдельное огорчение.

Но Бубенцов не мог сдержать улыбки.

— Ничего, Марья Николаевна, ведь дело-то общее.

Но Коренкову эта фраза не успокоила.

— Общее, общее. Хороши слова, а все не пряники. А ну-ка, если бы ильичевцы вперед нашего колхоза отсеялись, тогда ты чего бы запел?.. То-то вот. Нет, хоть все мы и колхозники, а, видно, каждому охота пусть на столечко, да повыше других быть. И надо было мне, дуре, первой вызвать его на соревнование!

Бубенцов слушал быструю и страстную речь Коренковой с одобрением. И сам подхватил с такой же горячностью:

— Молодец, Марья Николаевна! Это по-моему! Раз поручили тебе звено — сумей так дело поставить, чтобы все звеньевые тебе завидовали. Дали бригаду — дерись за бригаду, не давай никому спуску. Выбрали колхозники меня председателем — не ошибутся. Никому свой колхоз в обиду не дам! Ни изнутри, ни снаружи. Вот лодырей обуздал, теперь другая забота. Знаешь, сколько еще нам должны и соседи, да и район?

— Еще бы! — Коренкова усмехнулась. — Сама сколько раз отвозила одному гороху, другому порося, а следователь и сейчас катается на нашей тележке.

— Вернет! А не вернет, так встречу и посреди поля выпрягу.

— Ты такой! — Коренкова ласково и одобрительно взглянула в лицо Бубенцова.

— А легко мне, думаешь, таким быть? Только начал, а уж многим мое поведение не нравится. Тому же… — Но кому именно, Бубенцов не сказал. Свернул на другое: — Ничего. Придет время, все скажут спасибо. Так или нет?

— Меня ты об этом не спрашивай, Федор Васильевич, — отведя в сторону взгляд, сказала Коренкова.

— Почему?

— Если бы я сама ни в чем не ошибалась. Вот Иван Григорьевич, тот бы объяснил.

— Та-ак, — Бубенцов усмехнулся. — А крепко все-таки Торопчин въелся всем вам в нутро. Молодец, силен. Он и мне столько наговорил, что не знаю, куда и девать его советы. Карманов в голове не хватает. Только, если своего ума нет, чужим, Марья Николаевна, не проживешь. Горшками в печи и то с толком двигать надо. А у меня, у Федора, вон какое хозяйство. За день не обойдешь. Понадобится — не одну тыщу человек прокормлю!

Бубенцов лихо сдвинул фуражку на затылок, обнажив белую, незагоревшую полоску на лбу и седую прядь среди темного, туго закрученного чуба. Привстал и окинул горделивым взглядом окрестности.

Да, велико у Федора хозяйство.

Вон они куда протянулись, поля, — чуть ли не до горизонта. Попробуй — измерь!

А людей сколько на Федора работает?.. Правда, сразу не увидишь — рассеялись работнички. Кто на зяби, кто на озимых, кто на просе. На картошке, на подсолнухах, на огородах, на бахчах, на ферме… Везде понемногу, а попробуй — собери-ка всех в одно место да посчитай!

Вот он какой, Бубенцов Федор!

Прямо посередине улицы выступает комсомольское звено Дарьи Самсоновой. Восемь девушек — все как одна, и все разные — идут в обнимку, плотно прижавшись друг к другу. Так и движутся живым заборчиком.

Но возглавляет это победное шествие все-таки парень. Известно — гармонисту в праздник первый почет. А у Николая Шаталова из-под пальцев будто жаворонки выскакивают и несутся вдоль улицы звонкой многоголосой стаей, кувыркаясь в солнечных лучах, залетая в раскрытые настежь оконца домов.

Высовываются из окон люди. Смотрят, слушают, одобрительно улыбаются.

— Ну, загуляла Дуська — нет на нее удержу!

А девушки идут и идут. Все в ногу выступают, неторопливо, сегодня спешить некуда. Отсеялись!

Разные бывают праздники.

Есть во всех календарях дни, которые празднует вся страна. Красные дни, всенародные. Нет в календарях, но записаны в исторических книгах и в народной памяти дни особо торжественные для одной республики, или области, или даже для одного города. Но нигде не записаны и никем не предусмотрены денечки, когда неожиданно среди недели начинает веселиться один колхоз.