Во всяком случае, победа Филиппа в 1588 году вошла бы в историю как пример исключительно скоординированной операции. Исследователи отмечали бы идеальный выбор места для вторжения, тщательное планирование, привлечение огромных ресурсов, прекрасное дипломатическое обеспечение, позволившее нейтрализовать всех возможных противников, — а также блестящее исполнение, результатом которого, невзирая на все препоны, стало соединение прибывшего из Испании непобедимого флота с непобедимой армией из Нидерландов. Если бы, несмотря ни на что, в понедельник 8 августа ветераны герцога Пармского начали поход на Лондон, то в наши дни вторжение в Англию считалось бы шедевром стратегии. Все нынешние американцы говорили бы по-испански, а день 8 августа отмечали бы как национальный праздник во всем мире.

 Военное счастье изменчиво, и результат сражения зачастую может зависеть лишь от воли случая — что и является любимой темой авторов множества военных альтернатив. Но авторы таких версий, как правило, забывают о том, что для выигрыша войны одной-единственной победы бывает недостаточно. Более того, случаются ситуации, когда сторона, желающая всего лишь сохранить статус-кво, может одержать хоть десять побед — но это ее не спасает. Другой же стороне, желающей изменить ситуацию в свою пользу, достаточно одержать всего одну победу, и по теории вероятности рано или поздно это произойдет...

Увы, если победа готов при Адрианополе и была случайностью, то лишь в плане реализации одного из вариантов большой закономерности. Ведь к тому времени Рим уже одряхлел и просто не мог не пасть под натиском более молодых и энергичных народов. Не сокрушенный готами, он все равно рухнул бы лет через двадцать или пятьдесят под натиском каких-нибудь вандалов или лангобардов.

В то же время за триста-четыреста лет до того подобная проигранная битва оставалась бы всего-навсего проигранной битвой — не победили сейчас, победим в следующий раз, когда сменят командующего и пришлют подкрепление из метрополии...

У народов и империй, как и у людей, существует возраст — от юности до старости. Удар, после которого юноша отделается ушибом, ломает кость старику. Никто ведь не пытается утверждать, что если бы у его восьмидесятилетнего деда не оторвался тромб во время операции, то он прожил бы еще сто лет — однако на национальном уровне столь нелепые прогнозы почему-то воспринимаются всерьез.

Немного логики — и все построения профессора Барри С. Страусса рассыпаются в прах. Двести тысяч готов, включая женщин и детей? Но если во времена Христа в Риме проживало около миллиона человек, то даже через 350 лет во всей Италии должен был набраться этот самый миллион — а ведь в Римской империи имелись и другие провинции. Но при этом готы требовались императору как солдаты! Неужели во всей империи не было своих новобранцев?

Совершенно верно, не было. Римские граждане к помянутому времени воевать решительно не хотели, а желали лишь хлеба и зрелищ. Те же, кого все-таки удавалось поставить в строй, и становились теми самыми недисциплинированными солдатами, чья несдержанность определила судьбу империи — только не в данном конкретном сражении, а в принципе. А если Рим после потери 20 — 25 тысяч человек испытывал нехватку людских ресурсов, это говорит еще об одном: естественная убыль населения не восполнялась за счет прироста. Так какое будущее может быть у страны, мужчины которой не желают ее защищать, а женщины не стремятся заселять ее новыми жителями?

Обычно цивилизации, дошедшие до этой степени дряхлости, падают под ударами энергичных соседей куда раньше. Над Римской же империей мироздание словно поставило эксперимент: а что будет, если дать ей догнить до естественного конца? Результат оказался впечатляющим — каждый раз, когда мы говорим о разложении империи, нам бьет в ноздри запах именно этого гниения...

В картине же дальнейшего анализа особое умиление вызывает Мартин Лютер, брошенный на съедение львам за свои тезисы — раз в Риме когда-то так поступали с несогласными, значит, при любых обстоятельствах будут поступать именно так. Разумеется, уцелей Империя каким-то чудом, ее император-христианин воспринимал бы этих львов как ужасный пережиток язычества. Впрочем, неумение западных авторов отделять суть явления от его атрибутов известно давно и хорошо...

В оценке результатов битвы при Пуатье это неумение проявилось еще ярче. Не очень понятно, зачем вообще мусульманам тащиться в унылую Европу, где и климат похуже, и богатств поменьше, чем в землях халифата. Ладно, решим, что это был великий поход во славу истинной веры. Хотя вообще-то мусульмане, чтящие Ису и Мириам как пророков наравне с Мухаммедом, обычно позволяли христианам исповедовать их веру всего лишь за небольшой дополнительный налог; таким образом, вопрос исповедания переходил в чисто экономический аспект — решающий для ментальности нынешних западноевропейцев. Так что сами обратились бы, без всяких джихадов и газаватов...

Но вот заявление, что Аахен стал бы резиденцией халифа, вгоняет в изумление этим совершенно детским европоцентризмом. Да зачем халифу этот занюханный городишко, где идет дождь и не растут финики, если в его венце есть такие жемчужины, как Багдад и Дамаск[133]! Честное слово, историк, до такой степени пренебрегающий географией в своих выкладках, вряд ли достоин звания профессора.

Оглядываясь на мусульманскую Испанию, автор видит Альгамбру и университет в Кордове, но умудряется не заметить, что за века господства мусульман коренное население почему-то не только не обратилось поголовно в ислам, но потом все-таки устроило Реконкисту. Да и с изысканными касыдами и газеллами все не так просто — почему-то под просвещенным мусульманским влиянием испанцы продолжали сочинять свои простонародные романсеро, обучив им и завоевателей (кто не верит, пусть откроет соответствующий том из советской «Библиотеки всемирной литературы» и найдет там раздел «Мавританские романсеро»). Все-таки тогдашние европейцы кое-чем важным отличались от нынешних, покорно позволяющих американскому влиянию размывать остатки их собственной культуры.

Говоря же об исламе, который стал бы единственной мировой религией, автор как бы забывает не только о восточном православии, но и обо всем Дальнем Востоке с его буддизмом, синтоизмом и прочим конфуцианством. Похоже, что для современного представителя западной цивилизации в ее протестантской разновидности все, что не есть его религия, является варварством, если только вообще существует. «Вне видимости — вне сознания...»

Но оставим Европу и перейдем к монголам. Увы, ссылку на работы Л.Н. Гумилева большинство историков до сих пор воспринимает как некорректную, ибо «это же не серьезное исследование, а фантастический роман» (хотя вряд ли кто из отечественных исследователей столько занимался именно «монгольским вопросом»). Но, правдива или нет «черная легенда о желтом крестовом походе», в одном спорить с Гумилевым невозможно: с XIII века и по сей день западные историки представляют монголов исчадиями ада лишь потому, что никто и никогда так не пугал западную цивилизацию, как армии, пришедшие из долины Керулена. Впервые была явлена сила, перед которой основное оружие западной цивилизации — деньги и интриги — было пустым звуком, а основная западная ценность, то есть примат личности над обществом, едва не обратилась в основную причину гибели европейской цивилизации. Что мог противопоставить Запад с его продажностью и вероломством народу, в чьем законе было предусмотрено наказание за неоказание помощи терпящему бедствие! Яса — единственный дошедший до нас свод древних законов, в котором существует такая статья.

Впрочем, все мы — потомки тех самых русичей, которые в XIII веке отбивались одновременно от Востока и Запада, и с тех пор усвоили одну непреложную истину: незваный гость хуже татарина. А если вспомнить, что «гостями» в ту пору было, принято именовать иноземных купцов...