Когда настало утро, туман не рассеялся и продолжал прикрывать операцию не хуже, чем ночная тьма. Толлмадж пишет, что когда арьергард получил наконец приказ отходить и «мы радостно распрощались с теми окопами», пелена оставалась «все такой же густой».
«...Когда мы добрались до Бруклинской пристани, лодки еще не вернулись, но очень скоро они появились и перевезли весь полк в Нью-Йорк. Мне показалось, что уже садясь в одну из последних лодок, я увидел на ступенях пристани Джорджа Вашингтона...»
Когда около семи утра туман наконец рассеялся, англичане с изумлением обнаружили, что противник исчез.
Поразительно, но всю армию числом в девять, если не более тысяч человек, с амуницией, провизией, лошадьми и полевой артиллерией за вычетом пяти тяжелых пушек, слишком глубоко увядших в грязи, удалось переправить через пролив всего за одну ночь с помощью собранной для этой цели за считанные часы лодочной флотилии. При этом никто не погиб и даже неизвестно, был ли кто-нибудь ранен. Если верить Толлмаджу, Вашингтон, рискуя попасть в плен, оставался на берегу до отплытия последней лодки. Единственными американцами, попавшими в руки англичан, оказались трое солдат, не покинувших остров в надежде поживиться брошенным добром.
«Судный день», которому, в соответствии с предвидением Вашингтона, предстояло решить судьбу Америки, оказался «судной ночью», что действительно оказала на будущее страны не меньшее влияние, чем любое из самых знаменитых сражений.
То был подлинный Дюнкерк Американской Революции: рискованная водная операция спасла армию и принесла Вашингтону глубочайшее уважение со стороны солдат, офицеров, членов Конгресса, военных теоретиков и историков — как современников, так и потомков. Впоследствии один из исследователей написал, что «операция такого рода никогда не выполнялась с большим искусством».
Но при этом она постоянно находилась на грани провала. Все могло пойти совсем по другому еще во время битвы за Лонг-Айленд, не поднимись тогда помешавший англичанам войти в пролив северо-восточный ветер. Или не сменись он на юго-западный в решающую ночь переправы.
Или не приди на смену ночной тьме спасительный для отступавших густой туман.
Ярким примером того, к каким последствиям могло привести появление в тылу защитников Бруклинских высот британских судов, служат события, произошедшие всего неделю спустя. Тогда при благоприятном течении и ветре пять королевских кораблей, включая пятидесятипушечный «Ринаун», поднялись по Ист-Ривер до Кипс Бэй и с расстояния в двести ярдов принялись прямой наводкой громить американские укрепления на Манхэттене. «Мало кому и в армии, и на флоте приходилось слышать столь ужасающий и непрестанный грохот орудий», — писал об этом один английский морской офицер. Земляные валы были разбиты в пыль, траншеи уничтожены в Считанные мгновения, а их защитники в панике бежали.
Окажись эта грозная сила в тылу Бруклинских высот, ловушка захлопнулась бы намертво. Вместе с Вашингтоном в мешок попала бы половина Континентальной армии, что грозило стать концом Американской Революции. Будущее убедительно показало, что без Вашингтона революция победить не могла. Как писал историк Тревельян: «Перемена ветра и появление английских фрегатов в тылу у Бруклина отсрочили бы завоевание Америкой независимости на неопределенное время».
Знаменательно то, что пять лет спустя Бруклинским событиям суждено было повториться, только вот стороны поменялись местами. Американцы и французы под командованием Вашингтона и Рошамбо поймали англичан в западню у Йорктауна, а зашедший им в тыл французский флот сделал отступление невозможным, не оставив лорду Корнуоллису и более чем семи тысячам его солдат никакого выхода, кроме плена.
Говорят, что, получив донесение о случившемся у Йорктауна, премьер-министр Англии лорд Норт воскликнул: «О Боже! Все кончено!» Вполне возможно, такое восклицание прозвучало бы в Конгрессе летом 1776 г., не поднимись над Бруклином судьбоносный ветер и не сгустись спасительный туман.
Алистер Хорн
Повелитель мира
Упущенные возможности Наполеона
Даже признавая за Наполеоном право именоваться самой выдающейся исторической личностью девятнадцатого столетия, мы должны согласиться, что эта личность вызывает отнюдь не только восторг. Ему ничего не стоило принести в жертву своему честолюбию целое поколение европейцев. Жизнь людей, готовых на все ради достижения своих целей, всегда открывает прекрасные возможности для контрафактуальных спекуляций. Равных в этом отношению Наполеону будущее не знало до появления Гитлера. Наполеон был человеком, не знавшим, когда следует остановиться. Но кто знает, что было бы, если бы он остановился, когда следовало.
В настоящей работе английский историк Алистер Хорн рассматривает некоторые из, на его взгляд, упущенных Наполеоном возможностей. Мог ли Бонапарт успешно совершить в 1805 г. вторжение в Англию? Был ли он прав, продав территорию Луизианы новорожденным Соединенным Штатам? Насколько близок был этот Великий Игрок к поражению в Центральной Европе в ходе кампании, завершившейся триумфом Аустерлица, и не последовали ли бы за этим скорое появление на европейской сцене объединенной Германии и века смут? Что, если бы вместо нападения на Россию Наполеон предпочел по примеру Александра Македонского вторгнуться через Турцию на Ближний Восток и создать угрозу Британской Индии? Что, если бы герцог Веллингтон согласился, как ему предлагали, принять командование Британской армией в Америке? Возможно, он выиграл бы для Англии войну 1812 г. , но его не оказалось бы под Ватерлоо. Но можем ли мы сказать, какими бы стали Европа и весь мир, сумей Наполеон совершить при Ватерлоо очередное «чудо»?
Алистер Хорн, доктор литературы Кембриджского университета, командор орденов Британской Империи и Почетного Легиона (Франция). Автор таких примечательных исторических исследований, как «Падение Парижа: Осада и Коммуна, 1870— 1871 гг.», «Цена славы: Верден, 1916 г.», «Проиграть сражение: Франция, 1940 г.», «Дикая война ради мира: Алжир, 1954— 1962 гг.», а также двух книг о Наполеоне: «Властитель Европы. 1805 — 1807» и «Как далеко до Аустерлица?»
На протяжении примерно двух десятилетий изумительной карьеры Наполеона возникало немало моментов, когда история вполне могла обернуться совсем иначе. И его противникам и ему самому не раз предоставлялся выбор. Возможно, окажись он другим, Наполеон до конца остался бы на вершине власти? Кто знает, как повлияла бы на будущее Европы предположительная победа Наполеона под Ватерлоо.
По словам историка Джорджа Руде, Наполеон был «...человеком действия и быстрых решений, поэтом и мечтателем, мечтавшим о завоевании мира, выдающимся реалистом и в то же время вульгарным авантюристом, азартным игроком, всегда делавшим высочайшие ставки». Он появился на исторической сцене в тот благоприятный момент, когда революция уже выдохлась и создались условия для того, чтобы политические судьбы Европы (и Мира!) надолго оказались в руках сильной личности.
Директория, сменившая диктатуру Робеспьера 1792 — 1794 годов, представляла собой слабое и разобщенное правительство. (В известном смысле с ней можно сравнить пришедшие к власти в России после долгих лет господства сталинизма режимы Горбачева и Ельцина.) 1799 год вполне мог стать годом примирения для народов Европы, проливавших кровь с тех пор, как Францию захлестнула волна Революции[171]. Но четырьмя годами раньше один двадцатишестилетний генерал сделал себе имя «дымом крупной картечи», утихомирившей парижскую чернь[172]. Свои первые крупные победы Наполеон одержал в Италии в 1796—1797 годах[173], еще не достигнув тридцатилетия, а в результате переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 года) он оказался фактическим правителем Франции. Вскоре после этого национальный плебисцит подтвердил его верховенство, сделав пожизненным консулом. Взлет Наполеона к вершине власти разрушил какие-либо надежды на скорое примирение с Англией[174], особенно после того, как он убедил Директорию организовать под его началом злосчастную экспедицию в Египет. Однако французы вплоть до 1803 г. воспринимали Наполеона как миротворца и лишь потом увидели в нем завоевателя и создателя империи. Что и приветствовали, ибо (как и немцы в пору легких успехов Гитлера) шли вперед за счастливой звездой своего вождя, пока дела не испортились окончательно.
