В этой схеме можно увидеть намек на политическое устройство Европы, возможно, довольно близкое к мечтаниям Шарля де Голля или современных брюссельских технократов.

Предположим, что несчастный маркиз де Груши оказался способным справиться с задачей (невыполнимость которой представляется спорной), поставленной перед ним Наполеоном 17 июня 1815 г., и не позволил бы войскам прусского маршала Блюхера соединиться на следующий день у Ватерлоо с силами английского герцога Веллингтона. При наиболее благоприятном для французов развитии событий Наполеон мог одержать при Ватерлоо победу, и тогда союзникам пришлось бы примириться с восстановленным бонапартистким режимом. Что принесло бы это Европе и миру?

Если допустить также, что Наполеон повел себя на переговорах не как сумасшедший, одержимый манией величия, то его можно представить искусным участником дипломатической игры, которую вели на Венском конгрессе такие политики, как английский виконт Кастльро и австрийский князь Меттерних. Это  открыло  бы  весьма  привлекательную возможность: согласись Бонапарт стать одним из многих игроков на политической сцене Европы девятнадцатого века, это дало бы континенту самый долгий к его истории (полные сто лет) период относительного мира, а возвышение Германской империи (событие, которое со временем привело к нарушению этого баланса) было бы предотвращено. При осуществлении такого сценария всеобщий мир мог продлиться куда дольше, нежели до 1914 г.

К сожалению, для того, чтобы сделать подобное допущение, пришлось бы проигнорировать серьезные психологические сложности, с которыми должен был столкнуться император французов. Мысль о том, что он — пусть император, но тем не менее дитя Великой Французской революции — удовольствовался возможностью сидеть на равных за столом переговоров с недавними врагами, представлявшими собой живое воплощение реакции, кажется нелепой, если не смехотворной. Куда вероятнее, что, выиграв время и восстановив армию, он, рано или поздно, начал бы новую игру за господство на континенте. Очень трудно (если вообще возможно) найти свидетельства того, что Наполеон хотя бы в малейшей степени ощущал себя ответственным за многолетние бедствия, в которые он вверг Европу. Поэтому его победа при Ватерлоо, скорее, не отсрочила бы бедствие 1914 г., а приблизило лет на девяносто, превратив девятнадцатый век в еще один период непрекращающегося массового кровопролития, большую часть которого европейцы предавались бы взаимному истреблению по воле кровожадных правителей.

Вспомним, что представляли собой войска, сражавшиеся на рубеже XVIII —XIX веков. Англия содержала в колониях небольшие контингенты регулярных войск, сформированные по найму в Европе и обученные действовать в классическом линейном порядке. Их задачей была защита колоний от французов из Канады и поддержание внутреннего порядка. Кроме них существовала милиция из колонистов, использовавшаяся для борьбы с индейцами и усиления регулярных войск. В ходе войны из метрополии были переброшены новые подкрепления регулярных войск, а на месте сформированы из сторонников короля — «лоялистов» — нерегулярные части.

Армия восставших колоний первоначально состояла из необученных боевым порядкам отрядов милиционеров. Они тем не менее имели опыт войны с индейцами и хорошо умели обращаться с огнестрельным оружием. Вашингтон занимался постепенным превращением их в некое подобие регулярных войск. Позднее к армии Вашингтона присоединились французские контингенты, имевшие европейскую боевую подготовку.

Классическая тактика «гладкоствольного» периода считала главным элементом штыковую атаку. Войска для боя выстраивались в линии из двух-трех шеренг каждая, обеспечивавших максимальную эффективность ружейного огня. Атакующий стремился сблизится с противником в плотных шеренгах, обеспечивающих победу в рукопашной. Его задачей было максимально быстро пройти зону ружейного огня, не смешав при этом строя. Обороняющийся, в свою очередь, стремился расстроить ряды атакующих ружейным огнем до того, как дело дойдет до штыкового боя.

Артиллерия использовалась прежде всего для борьбы с артиллерией противника, но была и наиболее эффективным средством поражения плотных порядков пехоты. Традиционные гладкоствольные пушки имели прицельную дальность около одного километра, дальность эффективной стрельбы картечью не превышала 300 метров. Однако и она была большей, чем дальнобойность пехотных мушкетов, и удачно поставленные пушки могли самостоятельно рассеять вражескую пехоту.

Подобная тактика работала при эффективной дальности ружейной стрельбы порядка 150 метров и скорострельности 2 выстрела в минуту. Атакующие успевали преодолеть опасную зону, выдержав, в теории, один или максимум два прицельных залпа до начала рукопашной схватки. Основную роль в бою играла способность солдат в ходе атаки автоматически заполнять места выбывших из строя и соблюдать равнение.

В подобном бою шансы на успех имели только вымуштрованные профессионалы, автоматически выполняющие команды и боящиеся своего капрала больше, чем вражеских пуль. С другой стороны, бывалые ветераны, вроде солдат Фридриха II, знали, что их спасение — в сохранении строя и дружности удара. Недостатком подобного строя была чрезвычайная трудность управления им, требовавшая длительного обучения войск и специальных солдат — флигельманов. Последние ставились на флангах и задавали движение всей шеренги.

Но как только бой терял плац-парадный характер, подобные войска, не привыкшие выходить в своих действиях за рамки устава, теряли значительную часть своих преимуществ перед милиционерами, действующими по своему разумению. Подобное часто случалось как во время войны за независимость, так и в ходе наполеоновских войн.

Милиционные войска не имели шансов на победу при использовании классических боевых порядков из-за недостаточной по сравнению с профессионалами выучки. Их ответом на это стало применение рассыпного строя и ставка на ружейный огонь. Дополнительным фактором было то, что в регулярных армиях культивировался залповый огонь с упором не на точность, а на скорострельность. Превосходя противника в меткости и используя складки местности, милиционеры отступали перед наступающими шеренгами, подвергая тех эффективному обстрелу. При этом англичане несли тяжелые потери и не могли использовать свою выучку к рукопашному бою. Малоэффективен был против рассыпного строя и артиллерийский огонь.

Подобная тактика оправдывала себя в тех случаях, когда милиционерам было куда отступать до тех пор, пока потери противника не вынудят его остановиться. В противном случае они терпели поражение, подобное Бруклину.

В революционной Франции нашли свой путь для борьбы с линейным боевым порядком. Этим способом стали батальонные колонны и каре. (Русские применяли каре в войнах с Турцией и раньше, там это было вызвано необходимостью отражать в степи атаки многочисленной конницы, и в каре строились целые дивизии.) В две-три шеренги теперь строился только батальон первой линии, выславший вперед редкую стрелковую цепь для разведки и охранения, а следующие за ним части оставались в колоннах. При столкновении с противником головные батальоны прикрывали собой остальных и вели перестрелку с противником. Неразвернутые подразделения должны пройти через передовые линии и с ходу обрушиться на линии противника. Подобный боевой порядок обеспечивал возможность сосредоточить главные силы на решающем участке, сохраняя возможность маневрировать, и был применим на пересеченной местности. От солдат в подобном построении не требовалось особой вымуштрованности: держаться в бою вместе роту заставляли и чисто психологические причины. Атака превосходила оборону за счет возможности выстроить, пренебрегая интенсивностью собственного ружейного огня, более глубокие боевые порядки. При этом первая шеренга наверняка погибала, но идущие сзади успевали достичь «разрядившегося» противника.