В конце концов Запад не отказался от Берлина, но мы вправе задаться вопросом: что, если бы Вашингтон и его союзники в 1948 году оставили город? Решение сохранить свое присутствие в Берлине являлось единственно разумным, ибо вне зависимости от военного аспекта проблемы контроль над Западным Берлином имел огромное политическое значение. В 1948 году от решения Берлинской проблемы зависел престиж Запада, и отступление там повлекло бы за собой ослабления влияния союзников — в первую очередь американцев — в Европе и во всем мире. Вашингтон считал своим долгом помочь Европе в восстановлении экономики и доверия к либеральным политическим институтам, каковая задача требовала высокого уровня доверия к самим США.

Неизбежный урон, нанесенный авторитету США в случае их уступки Советам, тяжелее всего сказался бы на претворении в жизнь американской политики в отношении Германии, ибо способствовал бы усилению внутри страны позиций противников создания отдельного западногерманского государства.

Конрад Аденауэр, ярый сторонник создания тесно связанной с Западом «Боннской Республики», не мог бы рассчитывать на успех без сильной американской поддержки. Состоявшийся в 1949 г. формальный раздел Германии многие немцы восприняли с горечью, однако без него вся страна оставалась бы открытой для дальнейших шагов по дестабилизации, предпринимаемых СССР и действовавшими по его наущению германскими коммунистами. Раздел явился болезненной процедурой, но потенциальная возможность коммунистического захвата была чревата куда большими бедами.

Как мы знаем, вместо того, чтобы покинуть Берлин, западные державы ответили на советскую блокаду созданием мощного воздушного моста, снабжавшего Западный Берлин всем необходимым, от продовольствия и угля, до сластей для детишек (но, вопреки распространенному мифу, далеко не всем необходимым берлинцам для жизни). Однако, помимо воздушного моста, на Западе рассматривались и иные возможности «прорыва» советской блокады. Так, еще до принятия решения о усилении снабжения по воздуху, генерал Клей выдвинул весьма рискованную идею доставки припасов в Западный Берлин через советскую зону оккупации военными конвоями. Он обратился к генералу Кертису Ле Мэю, командующему ВВС США в Европе, с просьбой обеспечить воздушную поддержку на тот случай, если русские откроют огонь — что, по мнению Ле Мэя, могло стать прекрасным поводом для превентивного удара по всем русским военным аэродромам в Германии. «Естественно, нам было известно их расположение,— говорил он позднее. — Мы видели их самолеты, выстроившиеся ровными линиями перед ангарами, и, случись заварушка, думаю, смогли бы не дать взлететь ни одному».

«Заварушки», правда, так и не случилось, поскольку идея с прохождением конвоев была отвергнута как нецелесообразная. Как возразил Брэдли, «русские запросто могли остановить любой вооруженный конвой и не открывая по нему огня: достаточно перекрыть шоссе для проведения ремонтных работ или поймать конвой в ловушку, разобрав мост и перед ним, и позади него». Если бы американские военные попытались претворить в жизнь план Клэя и попали в ловушку, единственным способом вызволить их оттуда стала бы посылка на выручку еще больших сил — что означало эскалацию вооруженного конфликта.

Воздушный мост, на котором в конце концов остановили выбор, имел очевидные преимущества перед сухопутным конвоем, но и эту идею нельзя назвать вовсе избавленной от риска. Существовала серьезная опасность того, что русские станут мешать осуществлению воздушного сообщения провокационными методами, вплоть до того, что начнут сбивать самолеты. Добавил опасений и случившийся незадолго до открытия «моста» воздушный инцидент, когда русский истребитель, сопровождавший в опасной близости британский транспортный самолет, столкнулся с ним при подходе к аэродрому Гатов в английском секторе берлина. Погибли все: советский летчик, экипаж английского самолета и 14 его пассажиров. К счастью, более подобных происшествий не случалось, и за все время существования моста русские ни разу не открывали огонь по западным воздушным судам. Правда, в сентябре 1948 года Советы объявили о проведении воздушных маневров над английским сектором: в Вашингтоне это расценили как подготовку к агрессивным действиям и восприняли весьма болезненно.

Если бы Советский Союз и впрямь прибегнул к силе, дабы пресечь воздушное сообщение (хотя о том, что советское руководство серьезно обдумывало такую возможность, сведений не имеется), это означало бы развязывание войны, ибо США (равно как и Британия) были настроены отвечать огнем на огонь. Президент Трумэн заверил министра обороны Джеймса Форрестолла, опасавшегося любых уступок, что прикажет применить атомную бомбу, если ситуация вокруг Берлина взорвется. В устах человека, в 1945 году отдавшего приказ о атомной бомбардировке Японии, подобное обещание звучало более чем серьезно. Бомбардировщики Б-29, способные нести ядерное оружие, были переброшены в Британию. Совет Национальной Безопасности подтвердил принятую ранее концепцию, допускавшую применение ядерного оружия в случае развязывания войны. Окажись большой курок и впрямь спущенным, Берлин — место, откуда Гитлер начал Вторую Мировую войну, мог бы стать еще и Сараево Третьей Мировой. У которой имелись шансы стать тем, чем, вопреки надеждам многих, не смогла обернуться Первая Мировая — «Войной за Прекращение Всех Войн».

В конце концов Советы сняли блокаду Берлина не только потому, что воздушный мост сделал ее малоэффективной, но и в результате предпринятой Западом контрблокады СССР. К весне 1949 года это позволило практически свести на нет жизненно важную для советской экономики торговлю между Западом и Востоком в Центральной Европе. Будь русские сильнее в экономическом отношении — образно выражаясь, будь у них столько же масла, сколько и пушек — они могли бы ужесточить блокаду Берлина и устоять перед контрмерами Запада. В этом случае положение союзников стало бы действительно отчаянным, ибо сколь бы ни был полезен воздушный мост, обеспечить Берлин всем необходимым для жизни лишь с его помощью было попросту невозможно. Не открывая огня, Советы могли поставить западные державы перед выбором: оставить город на милость русских или снова посылать туда самолеты, но уже не с конфетами, а с бомбами на борту.

К началу 50-х годов Советам пришлось смириться с существованием отдельного западногерманского государства. Серьезный вопрос заключался в том, потерпят ли они вооруженную Западную Германию в составе Западного альянса, что являлось главной целью политики, проводимой США и Англией в Бонне.. В Вашингтоне пришли к выводу, что лучшим способом эффективного противодействия экспансионистским амбициям СССР в Европе будет включение в европейскую оборонительную структуру армии Западной Германии. Когда этот вопрос был поднят, очень многие в западном лагере и в самой Западной Германии опасались, что одна лишь угроза возрождения германских вооруженных сил может подтолкнуть Советы к нанесению превентивного удара. В конце концов, русские совсем недавно испытали на себе ужасы германской агрессии и имели все основания страшиться нового «Drang nach Osten». Существовала реальная опасность того, что вместо предотвращения новой большой войны вооружение Германии сможет ее спровоцировать.

Это казалось тем более возможным, что начало дебатов по вопросу вооружения Германии совпало с началом развязанной по инициативе Москвы войны в Корее. Многие на Западе не без основания видели в ней прообраз судьбы, ожидавшей и другое, разделенное роковой чертой противостояния мировых систем, государство — Германию. Германские газеты называли азиатский кризис «пробным испытанием» для центральной Европы. Западную Германию охватил апокалиптический страх перед возможностью «германской Кореи». Парламентарии носили при себе ампулы с цианидом, чтобы не попасть живыми в руки врага. Сам Аденауэр запросил для сотрудников своего аппарата двести автоматических пистолетов на предмет отражения атаки коммунистов. Согласно данным опросов, более половины граждан Западной Германии считали, что в случае перехода коммунистами границы союзники бросят молодую Федеративную республику на произвол судьбы.