Синеглазая девушка вновь принесла тарелку с крохотными сандвичами и запасом зубочисток. Хозяйка подвела ее к Антону, сказав, что Пегги — так звали девушку — хочет поговорить с человеком, недавно приехавшим из Москвы. Пегги взглянула на него и улыбнулась, но ее синие глаза не вспыхнули тем огнем, который заметил Антон, когда девушка смотрела на Беста и Макхэя. Она сказала, что у нее так много вопросов, что не знает, с чего начать.

— Начинайте с того, какой вас больше всего интересует, — посоветовал он.

Пегги все же помолчала, прежде чем спросить:

— А у вас много безработных молодых людей?

— У нас нет безработных, — ответил Антон. — Ни среди взрослых, ни среди молодежи.

— Фил тоже утверждает это, — поспешно сказала Пегги, — а Том не верит. Он убежден, что молодые нигде и никому не нужны. Они мало что знают и ничего не умеют, поэтому, говорит Том, они обуза для родителей и общества.

— Том?

Бледные щеки Пегги вспыхнули.

— Извините, я забыла сказать: Том — мой брат. Ему скоро двадцать четыре года, и он еще нигде не работал — с начала его не брали потому, что, мол молод и ничего не умеет, а теперь не берут потому, что нет работы даже для тех, кто умеет. — Она опять поглядела на Антона вопросительно и робко. — Можно спросить еще?

— Ну, конечно, спрашивайте.

— А с чего начинают у вас свою работу молодые? Ведь они тоже мало что знают и ничего не умеют.

— С того, что в особых школах при заводах их учат знать и уметь.

— Они много платят за это?

— Ничего. Платят им. Сначала, правда, не очень много, а когда выучатся — платят больше, сколько заработают.

— Том тоже учился года два, пока папа платил за него, — сказала Пегги тихо, — а когда сам потерял работу, то перестал платить, и хозяин прогнал Тома.

— Два года учился? — удивился Антон. — И ничему не научился?

— Да, ничему, — покорно подтвердила Пегги. — Том говорит, что первый год он только убирал мастерскую, а со второго года начал понемногу помогать мастеру.

К ним подошли Горемыкин и Вирджиния. Они постояли молча, прислушиваясь к разговору. Видимо, разговор показался им неинтересным, и Горемыкин отошел к мужчинам, а Вирджиния тронула Антона за рукав.

— Скажите, мистер Кар… Кар… Извините, русские имена такие трудные.

— Карзанов.

— Скажите, мистер Карзанов, вы состоите в коллективном браке?

— Что-о-о? В каком коллективном браке?

— Мне говорили или я где-то читала, что у вас молодые люди живут вместе, делят между собой все, что у них есть, включая, конечно, и жен.

Антон вгляделся в красивое лицо с недоумением: издевается? Ясные глаза смотрели на него выжидательно и ласково.

— Нет у нас таких браков! — воскликнул он. — Нет и не было! Это все ваши газеты выдумали!

Вирджиния, опустив ресницы, вздохнула:

— Значит, в этом отношении вы ничем не отличаетесь от нас.

— В этом отношении почти ничем.

— Почти? Что значит почти?

— Наши женщины более независимы. Они работают, имеют свой заработок, решают семейные дела наравне с мужьями.

— А зачем они работают? Чтобы быть независимыми? Или из-за заработка?

— Одно не исключает другое.

Ясные глаза опять затуманились. Вероятно, Вирджиния считала увлекательным работать во имя независимости, но не для заработка. Она опять вздохнула.

— Жаль, жаль… — И отошла.

— Жаль, что такие дуры водятся на свете, — резко проговорила Пегги, глядя в спину Вирджинии, и ее глаза вспыхнули на мгновение синим, обжигающе злым огнем.

— Что еще вы хотели спросить? — обратился к девушке Антон, желая вернуться к прерванному разговору.

Пегги молча пожала худенькими плечами.

Вскоре Даули и Вирджиния, пошептавшись, ушли. Хартер, Макхэй и Бест о чем-то вполголоса говорили, и Фокс вежливо осведомился, не мешают ли им гости: он готов пожелать хозяевам спокойной ночи.

— Вы не мешаете нам! — воскликнул Бест. — Мы обсуждаем демонстрацию, которая назначена на следующую неделю.

— Что за демонстрация? — полюбопытствовал Фокс. — Опять безработные?

— Да, опять безработные, — подтвердил Макхэй. — Хотя и не только они. Будут и работающие.

— И чего они хотят? Чего потребуют на этот раз?

— Безработные хотят одного — работы, — ответил Макхэй. — И они требуют тоже одного — работы!

— И помощи, — добавил Бест. — Миллионы людей голодают или живут впроголодь.

— Скоро они будут не только голодать, но и мерзнуть от холода, — подхватила хозяйка. — Мистер Чемберлен лишил безработных даже тех жалких грошей, которые они получали прошлую зиму на покупку угля для своих каминов.

— Мы заставим его отказаться от этого! — сердито пообещал Хартер. — Горняки намерены забастовать, если правительство не окажет безработным помощи.

— Министр внутренних дел Хор приказал не допускать демонстрантов в центр города, — напомнил Фокс и добавил: — А Мосли, как говорят, заказал двадцать автобусов для переброски его чернорубашечников к центру. Они готовятся к большой драке.

— Нам к дракам не привыкать, — откликнулся Макхэй. — Но в прошлый раз, когда демонстранты легли на мостовую Уайтхолла, полиции пришлось закрыть движение наземного транспорта через весь центр и носить на руках лежавших на мостовой.

— Правда, недалеко, — уточнил Хартер. — До ближайшей полицейской машины или грузовика.

— А все равно на руках! — торжествующе воскликнул Макхэй. — Ругались, давали пинка, но все равно тащили на руках. И когда их несли, демонстранты кричали: «Работы и угля! Работы и угля!»

— Но почему демонстранты требуют наравне с работой уголь для каминов? — не удержался, наконец, Антон.

Макхэй улыбнулся, собрав на худом лице черную сеточку морщин: он понял недоумение новичка, незнакомого с лондонской зимой, холодной, промозглой и зябкой.

— Потому что камин — единственный источник тепла почти во всех домах, где живут бедняки, — пояснил он. — Центральное отопление — это роскошь, привилегия богачей.

Фокс посоветовал Макхэю быть особенно осторожным: он прослышал, что мослевцы замышляют какую-то акцию лично против него, — и, пожелав хозяйке и хозяину спокойной ночи, ушел. Стали прощаться Горемыкин и Антон.

— Может, пойдешь с ними? — сказала хозяйка Пегги. — До Кингкросс вместе, а там совсем недалеко.

— Проводим и до дому, — пообещал Горемыкин. — Пойдемте…

Пегги отрицательно покачала головой.

— Я помогу Марте…

Воскресенье выдалось на редкость погожим, солнечным, теплым, словно отступившее было лето снова вернулось. Кенсингтонский парк, где Антон договорился встретиться с Хэмпсоном, позвонившим ему утром по телефону, был свеж, чист и праздничен. Над просторными лужайками висел молочно-белый туман. И казалось, что деревья утопают в сверкающем на солнце нежно-розовом облаке. Только недавно вырытые траншеи чернели страшными ранами, удивляя и пугая прохожих.

Прямо от переулка, в котором находился отель, через весь парк шла широкая и прямая асфальтированная дорожка, которая связывала две шумные улицы, соседствующие с парком. Слева от парка пролегала теперь уже хорошо известная Антону «частная улица» с дворцами знати и зданиями посольств. За дальними купами позолоченных осенью кленов Кенсингтонский парк переходил в Гайд-парк. Днем и вечером в этом соединенном большом парке отдыхал и развлекался лондонский трудовой люд, лишенный возможности выехать на лоно природы, за город. В утренние часы в парке наслаждались аристократы, верные своим привычкам, невзирая на события. По большому кругу рыхлой, изрытой конскими копытами земли гарцевали наездники и наездницы в высоких сапогах с отогнутыми вниз голенищами, в бриджах, обтягивающих ноли, в спортивных пиджаках и цилиндрах, предписанных обычаями «высшего света»: лишь аристократы-богачи могли позволить себе роскошь содержать в большом городе конюшни, конюхов и грумов. На лужайках седовласые слуги в старомодных одеждах и современных резиновых сапогах прогуливали породистых собак.