XV. «Ах, Боже мой, тоска — тоска до отвращенья, До отвращенья, слышишь ты, тоска!… Пить чай? Тянуть жидель… И — без варенья… Смотри, как высохла костлявая рука! Была я, знаешь, где? У тетки, да — у тетки… Нечайно встретились, и зазвала к себе… Как рад был Валька! Новость — нет трещетки, Несносной Рикэ… Костенька помре, И глупо: где-то в Стрельне или в Яре… А тетка говорит, как об ударе, Ее постигшем… Для чего я говорю Все это? Боже мой, не знаю… Мух морю!» XVI. «Осунулась и постарела тетка… Все ныла, что ушла; старалась убедить, Что любит нас, что у нее чахотка; Звала к себе, пришли-бы навестить… Такая жалкая, и все и все там жалки! Ослепла Капка, стала мне лизать Ладонь, узнала… Мертвые фиалки Нашла я на столe — ты помнишь, собирать Ходили мы весной?… Хотела взять их, Но думала: пусть спят у прошлого в объятьях, И если оторвать от прошлого день-два, Что у него останется тогда?» XVII. «Какой здесь чад! Открой окно — мне душно!» И звон и грохот улицы возник В прорез двора… Плелись лошадки дружно, Как заведенные, шли люди, и тупик Глядел из-за угла брандмауера трусливым, Глубоким огоньком… Алел еще закат На колокольне зайчиком пугливым, И колокол звонил, уныл и гнусоват. В воротах собрались кухарки; где-то сбоку Печально прачки пели, и жестоко Вдруг обрывала тихую печаль Захватанная дверь трактира «Трансвааль». XVIII. Дышалось трудно липким воздухом угара, И бисер-дождь, сквозясь, не освежал, Тянуло на скамеечку бульвара, Где волглый лист, еще дрожа, шуршал. А Кадя подошла; взяв руки, села рядом: «Как редко видимся мы, милый!… Почему?… И — почему-то все равно!… И взглядом Скользнешь по твоему знакомому лицу, И не узнаешь в нем ни чуточки, не спросишь, Что у тебя… И в сердце не уносишь Ни боли, ни загадки уходя; Не думаешь, как прежде, — я твоя. XIX. «И, гдe живу, я даже забываю В гостях, в концерте… Как во сны иду Сквозь улицы и дверь знакомую толкаю И в нашу комнату бестрепетно вхожу. Петр, ничего, что так? Так хорошо?!… Но кто ты? И почему ты — Петр, и почему ты — мой? И почему я здесь?… И нет во мнe заботы, Здоров ли и тянуло ли домой! Не хочется, не надо приласкаться, А надо все в какой-то угол жаться, Чтоб ты не видел, чтоб была одна, И снова перемучиться до дна» XX. «Петр, будь волшебником, верни мне счастье — Ту сказочную жизнь, которой я жила! Мой старый дом так близок темной пастью, Так близко я к нему нечайно подошла… Мнe хочется… Я разскажу! Ты знаешь, Чего мне хочется?… В нелепый рамс играть, Вязать не конченное одеяло… Ты скучаешь? Нет — не скучай! Скучала развe мать? Она все плакала, сошла с ума… Бывало, Возьмет, начнет щипать и все шептала: — Реви! Что жъ не ревешь? Реви, И будут слезы у тебя, мои!- XXI. «Что ж ты молчишь? Ты так молчать и будешь? Молчать, как кереметь, до смертного конца? Что мне с того, что про себя ты нудишь, И с постной маской деревянного лица Стоишь, сидишь, уйдешь, придешь и ляжешь? Заточником каким-то на кровать! Когда ж ты узел темный свой развяжешь? И что мне нужно сделать? Разорвать Себе — да и давно пора бы — глотку, Иль притащить, глушить перед тобою водку?… Мне думается, даже и тогда Молчаньем увенчаешь, как всегда». XXII. — Иди туда! — «Куда туда?…» — Ты знаешь, Куда. — «Ах, вот что!… Здравствуй, мой конец! Ты шутишь, Петр? Нет — шуток ты не понимаешь, Хоть пошутил… Так вот он — наш ларец! В дарохранилище была лишь злая шутка! К чему ж была вся эта канитель? Как в русской сказке только прибаутка? Как на реке — не берег, только мель? Ты шутишь, Петр? Вгляни, куда идти мнe? Иль все равно потухнут в светлом гимне Мiротворения и жизнь моя, и я И радость мiра выше без меня?» XXIII. «Куда идти? Пойми, мудрец, распялив Слепые в бельмах мудрости глаза! Выходит так, как будто, опечалив, Не знаешь, чем утешить и туда, Откуда выманил, как к няньке отсылаешь! Пойми, что то, что было для тебя Лишь неудавшейся посылкой, что бросаешь, Как астролог, обманутый, скорбя Бросал заветную реторту, что постыла Тебе теперь, — моею жизнью было, Конец твоих исканий — мой конец!… В живой сосуд вливал ты свой свинец!» XXIV. «Пойми-ты вышвырнешь теперь калеку Туда, где сильная не выдержала я, И разве жалости нет больше человеку, Который скомкан жизнью проходя? И, если жизнь казнит, пусть добивает каждый? - Должно быть, так по правилам твоим… Но человек твой встретит не однажды Таких, как я, и что ж? — как херувим, Он будет их казнить и улыбаться? И кровью крылышки запачкав, может статься, Он к Богу воззовет — пусть чудо сотворит, И въевшуюся кровь в стеклярус претворит…» |
