— Христианская партия и либеральный рынок. Революция, которую возглавит крупный бизнес, — и глазами по сторонам зыркает. — Надо спешить.

Не в большей степени он псих, чем те, кто сказал, что Россия — это Европа; а ведь так сказали многие. И не в большей степени он псих, чем тот, кто сказал: «Берите, сколько сможете!» — А ведь это сказал глава государства. И не в большей степени он псих, чем тот, кто писал «Хочешь жить как в Европе — голосуй за правых!»; чем те, кто стрелял из танков в Парламент ради утверждения демократии; чем те, кто раздал недра большой страны кучке верных авантюристов. Была большая страна, её за два года раздали сотне человек — вот точно таким же, как мой собеседник. Психи раздали? Нет, вменяемые люди, согласно намеченному ими плану. И все те богачи, с которыми я когда-нибудь разговаривал, они все меня поражали тем, что мир для них ясен. Захотел — и взял. Был быстрее всех, ловчее всех — значит, моё. Возможно, все они — умалишённые. Но скорее всего, это особая порода энергичных существ, они не вполне обычные люди, не такие, как мы с вами. Есть теория, что элита общества формируется из особей уникальных. Иной подумает, что кащей — это обыкновенный вор, но кащей — представитель иной организации мироздания.

Они называют себя «алхимиками». Один буржуй сказал мне так: «Мы открыли способ добычи денег, как алхимики открыли добычу золота из простых материалов. Мы научились делать богатство. Не критикуй того, что не можешь понять. Вот ты можешь заработать сто миллионов? Не можешь. А я могу». Им смешны теории «прибавочной стоимости», «отчуждённого труда». Они выдумали такое, что Марксу не приснилось бы. Буржуй мне так сказал: «Какой я угнетатель? Я даю рабочие места людям. В наше трудное время. Когда другие голодают. А сколько я плачу — есть предмет трудового соглашения сторон. Я предельно честен, иначе у меня не будет хорошего бизнеса. Не хочешь работать, не работай». Буржуй не сказал, почему именно он командует другими, но это ясно: потому что он самый прыткий.

Имеется иной взгляд на этот вопрос; моя соседка по подъезду Нина Григорьевна сказала: «Я свой ваучер выкинула — мы торговцами сроду не были. Я всю жизнь работала переплётчиком». Старушка морщится, когда ей советуют проявить инициативу. Она ходит на работу, готовит обед, нянчит внуков — ей кажется, что она делает достаточно. Вдруг велели приспособить жизнь под законы спекуляций — но она не хочет учиться. Она считает, что исполняет долг перед обществом честно. «Я живу и работаю, и когда мне перестают платить, я спрашиваю — что я сделала неправильно? Или когда продукты дорожают. Или когда вода дорожает и свет. Долг у государства растёт? Но я ничего не брала в долг. И мои дети не брали. Куда же этот долг ушёл?»

Старушка полагает, что ей достаточно честно работать, и когда дорожает хлеб, старушка в растерянности. Не может постичь, что идёт процесс большой реакции — кипит варево в колбах алхимиков, выкачивающих золото из мира. Её переплётная лавочка растёрта в порошок, брошена в реторту вместе с тысячами других; алхимики её не пощадят.

Парадоксально, но факт: общего интереса в обществе нет, а общая повинность есть. Теперь старушка отвечает не перед обществом, а перед лидерами этого общества. А они не люди. Алхимия пускает в переработку всё живое, чтобы получить мёртвый метал и символические бумажки. Кащей обращал людей в камни, Мидас превращал в золото всё, к чему прикоснётся. Алхимики крошат в колбы мир, кипятят — и выходит продукт, который они называют «богатство» и «цивилизация». Историю переписали как понятнее — если в прошлом случались нападения на собственность, то вандалов они осудили. Их вкусы изменили мир. Они построили дворцы в стиле туркменского партийного санатория с добавлением античного декора — во всех странах архитекторы лепят эту гадость. Искусство сформировали себе под стать — остроумное, с люрексом. Романы для них пишут недлинные, чтоб прочесть в джакузи. Алхимики встречаются на вернисажах, брифингах, саммитах, дефиле и в ресторанах — и смеются. Они похожи на людей. Сразу не скажешь, чего не хватает для сходства с человеком. Не хватает — стыда.

— Думаете, я всегда был богатым? Жил на зарплату учёного! А как жить на зарплату учёного? — он историю накоплений стал объяснять: — Антрекот за тридцать семь копеек — помните, были такие?

— Мы микояновские котлеты ели, по пять копеек штука. Вкусные.

— Антрекоты жена покупала, чтобы я мог заниматься наукой! Денег при советской власти не было! Когда я покупал люстру, пришлось кредит брать в кассе взаимопомощи!

— Неужели нужен кредит, чтобы купить светильник?

— Как? Как я мог купить хрустальную люстру за пятьсот рублей без кредита?

— А зачем так дорого? Мои родители за восемь рублей плафон купили — сорок лет висел.

— Ну, знаете, мне требовалась люстра. Надо себя уважать.

Так вот он какой был при развитом социализме, пролаза с жигулями и люстрой, он быт обустраивал. Так кащеи и начинали.

Над нами, на 3-ем Михалковском проезде, дом 8, жил один такой прыткий инженер — он вечно обустраивал быт в своей квартирке: то люстру хрустальную притащит, то паркет из красного дерева положит, то антикварное кресло купит. А под нашим окном — мы на первом этаже жили — красовались его жигули. Папа называл этого человека «гнездун».

Помню, мы гуляли возле дома, а гнездун выкликал свою эрдельтерьериху: «Эрли! Эрли!»

— Вы назвали собаку — Стерлядь? — спросил папа без всякой иронии.

Папа решил, что гнездун и здесь хочет как покрасивее. Вот эти гнездуны и стали потом кащеями — но они всегда были особенными.

Диалог Скотта-Фицжеральда и Хемингуэя известен:

— Богатые не похожи на нас с вами, — сказал Фицджеральд.

— Верно, у них денег больше.

Оба неправы. Не в том дело, что богатые не похожи на нас, проблема в другом — в том, что богатые на нас похожи. Гнездуны и кащеи с виду почти как люди. Они тоже смеются, тоже плачут, часто и подолгу едят, если их ранить, из них течёт кровь, если холодно — они мёрзнут. Они даже своё гнездо вьют из каких-то соображений, близких к человеческим. Иногда их принимают за людей, но это не люди.

После цитаты из Шейлока, читатель, думающий что корень бед в евреях, решит, что и я про то же: мол, началось с дантистов, вьющих гнездо, а потом пошли банкиры. Это, действительно, удобная форма рассуждения. Однажды писатель Булгаков уже описал, как злобный Швондер рушит русский мир, подговаривает Шарикова на разбой, — а вот благородные русские жильцы дома на Обуховом (они описаны сочувственно: буржуй Саблин, сахарозаводчик Полозов) страдают от еврейского самоуправства. Соблазнительно сказать, что швондеры нынче не в красных комиссарах, а в финансистах — вот так за сто лет поменялось.

Евреи — первые в разорении капиталистического мира, и первые в его построении; это непонятно, но думать так приятно. Однако крепостное право в России придумали не евреи. Здесь давно так.

«Всё поделить?» — возмущается благостный профессор Преображенский. Профессору, обличителю разрухи, и в голову не приходит, что буржуй Саблин и сахарозаводчик Полозов свои капиталы нажили не вполне нравственным путем. Почему Саблин стал богат, а «певуны в котельной» бедны — это остаётся за кадром. А между тем, именно это и интересно. Условия труда на заводах Саблина и Полозова были таковы, что мужики ополоумели — Швондер здесь не при чём. Никакого мягкого эволюционного процесса, разрушенного злобной теорией Маркса не было — была мировая война. И эту мировую войну затеяли не швондеры и шариковы, а саблины и полозовы.

Гражданская резня возникла не вдруг, а потому что человеческая жизнь обесценилась, жизнь уценили как рубль.

В процессе обесценивания человеческой жизни (а такое случается регулярно в истории) важно установить, что именно приобретает ценность, когда жизнь человека ценность теряет. И здесь надо сказать, что ни комиссары, ни дантисты не выиграли. Красные комиссары были расстреляны, а суетливый средний класс был разорён — хотя создатели демократии клялись, что демократии нужен средний класс и красные комиссары. И те и другие были накрошены в котёл большой алхимии, у которой нет нации.