Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но эти тайны и эти интриги — фундамент открытого общества. Другого фундамента нет. Это основа нашего капиталистического сознания. Ничего иного в головах у лидеров общества нет — только явки и пароли, тайны вкладов и шифры сейфов.

Идеями Грамши и Ганди никто не озабочен — озабочены правом на личную корпоративную тайну. Вот, сегодня предложили еще несколько проектов ООО для понимания необходимости строить открытое общество.

И вот автор приватизации, мастер надковерной интриги Чубайс заявляет, что эпоха стабильности закончилась. И ведь план какой-то имеется. Даже наверняка имеется. Было бы странно в мире, который трещит по швам, затевать возню в большой стране, не имея вовсе никакой программы. Правды мы не узнаем никогда, как говаривал пятнистый. Но предполагать-то можем.

Александр Исаевич, ау!

Гвельфы и гибеллины сегодня. Набросок европейской истории (27.09.2012)

«В Европе светская власть отделена от церкви» — это один из штампов идеологической борьбы. Когда произносят эту фразу, относят ее по ведомству «прав человека» — в сознании завистливого русского интеллигента данный факт расположен рядом с судом присяжных, с пособием по безработице и правом на демонстрации. Церковь отделена от государства — отчего-то представляется, что это прогрессивное решение было принято во имя прав и достоинств гражданина. Сами не знаем, что бы еще такое лакомое рассмотреть в тарелке у соседа — и в толк не возьмем, что там может оказаться нечто не съедобное. В данном случае, завидуем тому, что ввергло Европу в непрестанную войну.

Массовое и регулярное смертоубийство в европейской истории именно связано с тем фактом, что светская власть и власть церкви были разнесены и соперничали. И в топку этого пылкого соперничества регулярно загружали миллионы.

Собственно говоря, вся до сих пор бывшая история Европы (вся, как она есть) — это попытка объединения земель — и немедленный распад этих земель, затем новая попытка объединения — и следующий распад, и так продолжается на протяжении полутора тысячелетий.

Объединение распавшейся империи Карла Великого осуществлялось на основании двух несовместимых принципов: власти Папы Римского — или власти кайзера, императора Священной Римской империи (то есть, Европы от Балтийского до Средиземного моря).

Генрих Птицелов, Оттон Великий Саксонский, Фридрих Барбаросса прилагали усилия, сопоставимые с сизифовыми — чтобы втащить камень империи на сияющую римскую высоту — иногда им даже удавалось. Это действительно был сизифов труд, поскольку разделенные между Каролингами земли (Лотар Хлодвиг и Карл получили территории, примерно соответствующие Германии, Франции, Италии) плодили наследников, наследники плодили амбиции и верных графов, курфюрсты получали права на избрание нового короля — и так без конца. Стоило утвердиться империи — и обиженные сыновья Людовика Благочестивого начинали войну, или Лотар оказывался недоволен своей долей, и так далее. Салические, саксонские, франконские и габсбурские династии силились преодолеть эту закономерность, но едва им удавалось воцариться на вершине и соорудить подобие порядка, как камень империи вырывался из рук, катился вниз, разбивался в пыль.

Безвластие в Европе в Средние века — это ежедневный кошмар крестьянина, горожанина и ремесленника: жизнь и смерть вовсе непредсказуемы — объединение может произойти по самому неожиданному сценарию.

Сегодняшний жулик, выдумывающий акции несуществующего рудника, строящий финансовые пирамиды без обеспечения, — он, в сущности, наследник тех европейских феодалов, что сочиняли свои права на власть над тем или иным пространством. А населено пространство было живыми людьми, которых использовали в качестве щитов или мечей.

Требовалась единая власть, общий порядок — дать его мог престол Петра, находившийся в Риме, или германский император (он именовался тогда римским императором, хотя трон мог быть в Аахене или Регенсбуге). Парадокс ситуации заключался в том, что короноваться императором Священной Римской империи король мог лишь в Риме у папы римского, а Папа Римский нуждался лишь в верных императорах. Императоры прибегали к помощи епископов, которые порой избирали анти-папу, а Папа использовал вражду династий, чтобы поощрять верных королей. Таким образов дважды возникали ситуации с двойным папством, причем у каждого папы было по своему императору для Европы. Это четырехвластие ничем не было хорошо — оно оборачивалось стовластием немедленно — фавориты-бароны и пфальцграфы забирали себе, по выражению Ельцина, «столько, сколько могли унести».

В конце концов, сложилась ситуация постоянной конфронтации папистов и имперцев, описанная враждой гвельфов и гибеллинов, то есть, произнося правильно, Вельфов и Вайблунгов (это германсикие слова: Вайблунг — замок Гогенштауфенов, Вельфы — семейство королей).

Вражда гвельфов (папистов) и гибеллинов (имперцев) — есть основной вопрос всей европейской истории, это ее хребет — все остальное происходило вокруг нее и всвязи с ней. Папская власть (длившаяся, по причине длины человеческой жизни недолго, и не передаваемая по наследству) предпочитала опираться на многих равных (равноудаленных, сказали бы сейчас) герцогов и королей, на федеративный принцип европейской власти. Папству выгодно было поддерживать союзы многих, а не власть одного сильного, поддерживать недолговечные республики, предавая их, разумеется, когда того требовал договор с тем или иным королем. Императору, который передавал власть по наследству, требовалась стабильность и отсутствие конкурентов.

Сочетание имперской и папской власти (эпизоды случались: Фридрих Барбаросса и Андриан IV, например) никогда не было — и не могло быть — долговечным.

Гвельфы и гибеллины таким образом олицетворяли два радикальных принципа устройства Европы — центробежный и центростремительный, республиканский и имперский.

Европейская история напоминает известную загадку о волке, козле и капусте — которых надо в целости перевезти на другой берег реки, а в лодке помещается только двое.

Если волк — это империя, а козел — церковь, то народ представлял всегда капусту — котрую или козел съест, или волк порвет, или она просто сгниет.

Фактически Европа — это одна большая Германия, все великие династии — германские (Первая мировая — война кузенов); но титульная претензия Европы — разумеется, Рим. Римская история как в коде ДНК содержит в себе все последующее развитие европейкой идеи и ее возможные толкования; идея эта, если сказать очень коротко, вечное соревнование между Римской Республикой и Римской империей. Соревнование это, опрокинутое в века, стало вечной европейской интригой.

Можно, конечно, определить данное соревнование как независимость церкви от государства — но это будет очень локальное определение. Церковь с веками теряла позиции, общество становилось секуляризованным, имперские германские земли сделались в основном протестантскими, а впоследствии в политическую игру вступил социализм — но смысл противоречия сохранился. Гвельфы и гибеллины олицетворяли вечное онтологическое соперничество двух принципов удержания европейской власти.

Бисмарк (а за ним и Гитлер) выступили как классические германские императоры, хрестоматийные гибеллины, соединяющие земли под властью кайзерской короны; Гитлер никогда и не скрывал того, что он ненавидит католическую церковь, республики и строит Рейх, наподобие Оттона Великого. А идея да Голля: Объединенные Европейские Штаты — это типичная конструкция гвельфа.

Противостояние это никогда не кончалось. Бесконечная франко-прусская война (1870–1945) вполне может быть рассмотрена как борьба двух, однажды ясно обозначенных, принципов европейского устройства — федеративно-республиканского или имперского.

Это вот и есть история Европы — и другой истории у Европы, извините, нет. Есть великие гуманисты и философы, есть поэты и художники, есть Данте Алигьери, который был таким гвельфом, что не пошел ни с гвельфами ни с гибеллинами, ни на Поклонную ни на Болотную. Данте говорил о мировой, над-циональной монархии, не о германской империи, даже не о Римской империи, но о мировой, в сочетании с властью теософии. И это совсем не похоже на проект глобализации, пан-гибеллинский проект.

52
{"b":"175912","o":1}