История про плагиат «Тихого Дона» раздражает больше, чем первые две выдумки. Приписанные миллионы жертв — это дико: сталинизм и без того ужасен, зачем еще? Неужели не жалко миллионов? Но в целом понятно — хотелось напугать мир, вот и оговорил ненавистный режим с перехлестом.

И про Ленина с Парвусом понятно: хотелось выдумать что-то мелкое, гадостное, жидочка-ростовщика, на чьи деньги замутили эту дрянь.

Но это выдумки политического свойства — для борьбы, для всемирной победы капитализма над социализмом. Благородный гнев кипит в сердце автора.

А вот Шолохов-то что? Была к тому времени проведена череда экспертиз (потому что не верили, что в 22 года можно написать такое, слишком много знает и слишком талантливо) — и шведская и норвежская была экспертиза, и так и сяк проверили по черновикам. Сам написал, подтвердили. Но вот захотелось, спустя десять лет после того как страсти улеглись, еще одну версию выдумать — офицер Крюков написал роман, вот как.

Ревновал, конечно, сильно. Потому что там, в «Тихом Доне» — настоящее, с кровью, с сердцем, про любовь, о которой сам он не умел писать и которой не знал. И главное: там была душераздирающая страсть к Родине, прожигающая все — даже дряность этой самой Родины. Это была та запутанность чувства — и прямота чувства одновременно — которые в сочетании только и образуют искусство. Да, наша Родина дурна: это не так, и это не так, то мерзко, и вот это тоже скверно. Все замарались. Но все они — люди, и они — прекрасны в тот момент, когда встают над расчетом, над корыстью, над партией. И если война, то людей надо защищать, потому что они живые, а не потому, что они белые или красные — и не надо выдумывать, что Власов герой, оттого что понял неправоту большевиков и пошел к Гитлеру. Пойми однажды своим человеческим нутром — ведь есть же оно у всякого, только в некоторых спит — пойми, где корысть и желание власти, где все делается ради торжества над слабым, а где защищают слабого. Это принципиальная разница. И когда поймешь эту разницу, когда тебя сожжет стыд, тогда иди и сражайся. Вот и все.

Так сам Солженицын чувствовать не умел, и очень переживал, что так умеют чувствовать другие. Ему было понятно, как вывернуть миф про Власова, как придумать слушок про Гельфанда-Парвуса, и он сам знал, полагаю, как это он мелко делает. И вот Шолохова он ненавидел за масштаб, за размах.

И выдумал про плагиат. Это вдвойне нелепо: и потому что опровергнуто, и потому что плагиат — слово из словаря Солженицына, человека бесстрастного. Вернее, чрезвычайно страстного в вопросах славы, но безлюбого. А страсть, которая любовь, — ту невозможно сымитировать или украсть.

Была еще причина. Шолохов написал о Первой мировой войне, которая является ключом к последующим событиям. Поскольку Солженицын мечтал написать свою версию истории — его раздражало наличие конкурента. Появилось Красное Колесо, труд, который замечателен тем, что автор не представляет ни европейского, ни мирового контекста событий. Это было некстати, задача была (как в случае с Гельфандом) иная. Надо было показать, как вразумить Россию. Историю мировую Солженицын знал, как и историю с Гельфандом, — многое додумывал.

В книге Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» есть такой персонаж, кадет Биглер. Биглер воображает себя стратегом и пишет всемирную историю: «Под Трутновым нельзя было давать сражения ввиду того, что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию». Вот таким кадетом Биглером и был писатель Солженицын — такую историю Первой мировой он и написал. А Шолохов историю прожил.

«Красное Колесо» — книга коллаборациониста, «Тихий Дон» — книга солдата. Всякий волен выбирать, что кому нравится.

Впереди хорошего не видно.

Выпьем за Победу.

Послезавтра, 12ого мая в Оксфорде открывается интернациональный симпозиум «Вулкан», он организован силами Оксфордского университета и Ашмолеан музея. Придумал этот симпозиум я, и докладчиков выбирал по миру тех, кого считал необходимым слушать сегодня — мне приятно, что почти все согласились. Нескольких именитых профессоров добавил Университет.

Удалось собрать исключительных умников. Приедут и будут говорить старинные друзья: Эрик Хобсбаум, Тони Негри, Витторио Хесле, Тимоти Редклиф, Мэлиз Рутвен. Также будут и те, кого не имею чести знать лично, но знаю по текстам — и всегда хотел познакомиться. Всего больше 20-и человек.

Что это ко времени — понятно. Я имею в виду не только кризис экономический — и не только победу социалистов во Франции. Кстати будь сказано, победа социалистов во Франции усилена проигрышем консерваторов и либералов в Англии. Мир повернулся к социализму, это правда. Но дело не только в этой очевидной для всех вещи.

Весь интеллектуальный мир видит, что наступивший кризис — не экономический, даже не политический, но идеологический, и даже, собственно говоря, идейный. Идея, которая оказалась несостоятельной (или во всяком случае выглядит несостоятельной сейчас) это собственно идея Запада. Европоцентричная (или западоцентричная, так точнее) карина мира оказалась несостоятельной.

В России традиционно с идеей «западничества» связывают представление о всем хорошем: свободе, достатке, больших пенсиях, самовыражении, отсутствии угнетения человека человеком. Между тем, история реальная Запада — всякая. Эта история знала и знает и угнетение человека человеком, и унижение, и ложь, и главное — она всегда была построена на торжестве меньшинства. Такое господство удавалось длить — но бесконечно не получилось, хотя Фукуяма чуть было не постулировал полную и окончательную победу капитализма и либеральной демократии на одной, отдельно взятой планете. Однако, как некогда ошибся Брежнев, считая, что социализм уже непобедим — так ошибся и философ гегильянец.

Господство Запада и тотальная идея вестернизации истории насчитывают не так много лет — если считать от битвы при Лепанто, когда объединенный европейский флот (Священная Лига) вырвал победу у Турции. Все эти годы множилось представление о том, что история имеет только одну цивилизацию, только один вектор развития, только один тип свободы; все это усугублялось гегельянской философией(а Гегель, как известно, полагал, что Китай уснул навсегда, и в этом оказался не вполне прав). Нелишним тут будет отметить и то, что марксизм в числе прочих теорий, также базировался на европоцентричной картине мира.

И вот этому пришел конец.

Конец, думаю я, наступил не сегодня, а еще в 1914 году — в Шпенглер в 18ом только зафиксировал его в книжке «Закат Европы» — но усилиями тотальных войн, жизнедеятельность Запада была как бы гальванизирована. историю длили и длили, обесценивая золотой стандарт, вводя символы вместо реальности, концептуализм вместо искусства, положив миллионы жизней, чтобы продлить торжество еще хоть на миг.

То, что мы наблюдаем сегодня — пятый акт долгой столетней драмы: полагаю, скоро дадут занавес.

Уходит западная идея в виде фарса: оппозиция мещан на Болотной площади — это последняя крепость; немного грустно, что на мятежном рестораторе заканчивается время Просвещения.

Запад не прекратит существование свое, разумеется. Ведь и Восток был славен предыдущие 400 лет — просто считалось, что он вне истории. А до того — все было наоборот.

Я напомню вам, что величайшие мыслители Запада — Данте, Джотто, Плотин, Боэций, Августин — жили тогда, когда торжество Востока было неоспоримым.

Главная идея Запада — это вовсе не финансовый капитализм, не либеральная демократия, ие ваучеры, не частная собственность. и даже не гражданские свободы и право на мужеложество.

Главные идеи Запада — совсем в ином. Это идея Собора, идея гуманизма, идеи романа и масляной живописи. Если кризис западной цивилизации оживит эти идеи — надо благодарить кризис. А мирскую славу жалеть нечего.

Sic transit.