Я не говорил о всей Мировой войне, об Испании и Дальнем востоке, о коллаборационистах и национальных движениях. Об этом в следующий раз. Постепенно — за четыре раза — расскажу о времени Сталина.

Когда говорится о репрессиях и жертвах, слова «немецкий шпион» и «японский шпион» произносят с иронией, как свидетельство паранойи. Но предположить, что перед мировой войной присутствует большое количество шпионов — логично. Сталин был подозрителен — но, правды ради, имелись субъекты, которых стоило подозревать. Троцкий действительно общался с Германской разведкой, его конфидент, посол Крестовский, действительно получал деньги от немцев, генерал Краснов действительно составлял для гитлеровской армии план захвата России, все это имеет документальное подтверждение. Принято осуждать план Менжинского, выманившего Савинкова в Россию (операция Трест), однако Савинков был диверсант и враг государства. А как надо с диверсантами обращаться? В Крым посылать?

Важно иное: то, что репрессии, начатые как «классовая борьба», быстро перешли в стадию обобщенного устранения «врагов народа» — а «враг народа» это не просто кулак-мироед, это потенциальный агент Врангеля, а Врангель — наймит Антанты, и т. д. Классовая инакость эволюционировала в военное преступление быстро. Можно сказать, что основания имелись: казак Краснов действительно пошел на службу к Гитлеру (еще будучи на Дону он слал депеши немцам, предлагая в случае победы над большевиками отдать Германии Донбасс, а уж после его сотрудничество усилилось), и многие из белогвардейцев действительно сотрудничали с фашистами.

Однако неумолимость перехода социального преступления в военное — потрясает. Военное преступление в скором времени стало доминирующей статьей процессов. Мейерхольда, Бабеля, Бухарина, Зиновьева, Тухачевского, Радека, Кольцова и т. д. — обвиняли не в разном (хотя это разные люди с разными профессиями), а в одном: в шпионаже. Военное преступление стало практически единственным в стране.

«Недалеко от болтовни и сплетни — до измены» — гласил популярный плакат. То есть, могли арестовать по доносу соседа, как сына кулака, и т. п. — но грозная статья шпионажа в пользу врага была рядом.

И вовсе странно то, что шпионами становились те, кто мог бы помочь в борьбе со шпионажем. Сталин приложил немало усилий к уничтожению (как формальному, так и физическому) Коминтерна, то есть интернационального коммунистического движения. От Зиновьева (секретаря 3-го Коминтерна) и Троцкого — создателя 4-го интернационала — и вплоть до лидеров иностранных демократических и коммунистических партий: грека Закариадиса (его Сталин сдал англичанам), испанского лидера анархистов Нина, (запытанного НКВД непосредственно в Мадриде, с Нина заживо содрали кожу). И сотни польских коммунистов, венгерских, болгарских, немецких — Сталин уничтожал саму идею интернационала. В 37-м было объявлено, что в рядах Коминтерна много шпионов — и преданный ИКК (туда были посажены верные Мануильский. Тольятти, Пик, Трилиссер (палач НКВД выступал под псевдонимом Москвин), Готвальд и Жданов) утвердил репрессии. В апреле 41-го года Сталин уже объявил о грядущем роспуске Интернационала. А в 43-м Интернационала не стало — было сказано, что это несвоевременно, надо решать национальные задачи. И это во время войны, когда коммунисты — оплот сопротивления! Преданных и проданных коммунистов можно перечислять десятками — списки существуют: Сталин последовательно обрубал все то, что выстраивал Ленин, а до Ленина — марксисты, Плеханов, Лафарг, Засулич, Мартов, а до них Энгельс. То была идея революционного союза — и саму идею отменили. Прежде Коминтерн был, выражаясь языком Бодлера, «пароль повторяемый цепью дозорных», братство коммунистических фантазеров и агитаторов — а Сталин это братство планомерно уничтожил.

Как правило, старых коммунистов обвиняли в шпионаже, подверстывали под охоту на фашистских шпионов. Зачем Сталин убивал тех, кто может помочь?

Разве союзник не нужен в чужих странах? Иные сознательно выстраивают пятую колонну, внедряют инакомыслящих в государство-противник. А здесь — все наоборот. Странно.

Однако это не странно ничуть, если попробовать ответить: что именно произошло в XX веке — в целом.

Ответ звучит на редкость банально: в XX веке планировали совершить мировую революцию — но вместо революции устроили мировую войну.

Мировую войну сделали вместо революции, чтобы революции не было. Мировую войну сделали от испуга перед переменами, который несла революция, желая остановить этот самый «мировой пожар», который революционеры раздували по всему миру.

И этот мировой пожар планомерно тушили по всему миру — еще большим пожаром.

Где спрятать лист? — спрашивает Честертон, и отвечает: в лесу. А где спрятать мертвое тело? Среди других мертвых тел.

А как спрятать мировой пожар революции? Только в огне мировой войны. И этот огонь запалили.

В свое время Ленин сумел превратить войну империалистическую — в войну Гражданскую, перевести войну — в революцию. То был великий, отчаянный ход.

И мир ответил ему стремительно: революцию опять перевели в войну, только в еще большую, в еще более страшную убийственную войну.

Теперь уже воевали народы, воевали демократии.

Теперь перевели войну классовую (революцию) в войну империалистическую и демократическую одновременно — в войну за образование демократической империи нового типа.

Это был сильный ответ идеям интернационала.

Одним из отвечавших — был Сталин. Подобно Гитлеру, Черчиллю и прочим деятелям середины века, он получил в наследство мир, в котором идея войны была замещена идеей революции.

Революция — это война бедных; а война — это своего рода революция богатых.

И вот лидеры второй трети XX века заменили идею революции — на идею войны. То, как легко классовый враг превратился у Сталина во врага народа, а враг народа — в военного изменника — потрясает.

И так сделали повсеместно, логика революции везде отступила перед логикой войны.

Коммунисты, анархисты, ленинская гвардия, коминтерновцы — были не нужны более, идея перманентной революции уже устарела.

На повестке века — идея перманентной войны.

Одним из самых нелепых аргументов защиты репутации Сталина является тот, который приводит восторги Черчилля генералиссимусом (Советскому народу повезло, что в годы испытания его возглавил…и тд); Сталиным также восторгался и Гитлер (на вопрос Леона Дегрелля «Чтобы вы сделали со Сталиным?» фюрер ответил «Я дал бы этому великому человеку самый красивый замок в Европе и окружил бы его почетом»); должное Сталину отдавали и другие люди, в моральной чистоте которых имеются сомнения. Надо было бы насторожиться, слыша похвалу из уст Черчилля, но, поскольку принято считать, что Черчилль гений — то похвала от гения как бы делает и хвалимого тоже гением. Но это была похвала военного — военному, генерала — генералу, или, выражаясь в кокетливой манере самого Черчилля, комплимент «военного моряка» (так он подписывал свои письма Рузвельту) — генералиссимусу.

Сталин — был военный лидер — и в качестве такового заслужил оценку других военных. На качества моральные, политические, нравственные данная оценка не распространяется. Они видели в Сталине «своего», поскольку сами были контрреволюционерами, демократическими диктаторами и прежде всего — военными руководителями. Черчилль был хорош во время войны (он был расчетлив, коварен и дальновиден), он был хорош в подавлении мятежей в колониях (Южная Африка и Греция), он был нужен для стратегии союзов и коалиций. Но в качестве политического мыслителя и морального авторитета — он вопиющая посредственность.

И то, что он увидел в Сталине паритетного партнера — это вовсе не тот комплимент, какого ожидает сталинист. Такого же партнера-врага видел в Сталине и Гитлер. Стало своего рода политическим трюизмом сравнивать характеры Сталина и Гитлера, и это неверно — если брать только этих двух вождей. Сразу же находится много разного. Но если взять всех участников мировой войны, то и впрямь — в целом, это были удивительно похожие личности: Гитлер, Черчилль, Рузвельт, Сталин, Муссолини — это один тип вождя: военный лидер, сужающий пространство социальной мысли до законов и нужд военного лагеря. Это были лидеры войны, ненавидевшие революцию и сделавшие все для того, чтобы пожаром войны сжечь все дрова, приготовленные для возможного революционного пожара. Это были сильные личности — солдафоны, скалозубы политической мысли, ограниченные и амбициозные, мастера солдатской шутки, соленого афоризма. Грубости, которую часто выдавали за лапидарную максиму и знание жизни. Так мыслителя заменил ефрейтор.