Данте, как известно, был приговорен к смерти, не принят ни теми, ни другими.

Вот это — Европа. Это та история, которую многим из нас навязали как идеал. Это бесконечная кровавая война. Бесконечное смертоубийство и обман.

А то, что вам пообещали так называемые демократы Немцов с Пархоменко, так это они соврали по незнанию. Когда безумец Горбачев вознамерился войти в «общеевропейский дом» в твердой уверенности, что Европа это такое место, где много колбасы, суд присяжных и церковь отделена от государства — он и сам не знал, куда именно входит. В голове царил туман, и лишь вспышками молний проносилось «цивилизация! права!». Когда благостная дама Прохорова рекомендует переписать историю, дабы наконец стало ясно, что Россия часть Европы, и богатые имеют право гнобить народ, она и знать не знает, за какую именно Европу она выступает. Когда доказывают, будто Сталин втянул Европу в войну (т. е. один грузин спровоцировал распрю, которая тянется две тысячи лет), так это они врут. Когда кто-то верит, что Европейский союз не распадется, он заблуждается. А если кто-то считает, что Россия — европейская держава, на основании того, что русские банкиры ввели ипотеку, то этот человек — недальновидный осел.

Так заведено в России, что для определения социальной позиции используют два цвета — красный или белый; в палитре имеется много иных цветов, — но внятного представления о прочих цветах нет.

Видимо, этим ограниченным знанием объясняется словосочетание «красно-коричневый» — соединившее, для удобства восприятия, в едином феномене две принципиально несхожие доктрины.

Потребность видеть жизнь как соревнование двух систем — «на первый-второй рассчитайсь!» — равно велика и в либеральных и в консервативных рядах.

Культура или контр-культура, классика или авангард, режим полковника или болотная оппозиция, рыночный капитализм или казарменный социализм: сознание ждет нужного зуммера, мозг замер в ожидании понятной сигнальной системы, — вот звучит нужное слово, тогда включаются механизмы, загораются лампочки.

Вы не участвуете в болотной оппозиции? Значит, вы — охранитель! Вам не нравится, что авангардист рубит иконы топором? Значит, вам нравится академический салон! Вы не любите ворья? Стало быть, вы за Сталина!

Помилуйте, это же не обязательно так.

Я например, не люблю рыночный капитализм и воров — и Сталина тоже не люблю;

Мне неприятно, когда пакостят в церкви — но салон не люблю тоже.

Оппозиция мне не нравится — но это совсем не значит. Что я охранитель.

Напротив. Именно потому, что я не люблю салон, я не люблю авангард; именно потому, что не охранитель, я не люблю картонную оппозицию.

Сегодня на смену истерике белых ленточек пришла ажитированная любовь к президенту — и это выглядит тоже очень противно.

«Законно избранный президент», «отец нации», «кому президент не отец, тому родина не мать»! — да что же это такое?

На всякий случай говорю публично, что президент мне не отец. В мой дом такой человек вряд ли бы попал — шансы исчезающе малы.

Отец у меня имеется, я им горжусь — его зовут Карл Моисеевич Кантор.

И другого отца я никогда не искал, потому что лучше отца не бывает. Уж не полковнику гб заменять мне отца.

И мама у меня тоже имеется — Татьяна Сергеевна. И я ей, вот этой вот мамой, горжусь.

И не стоит мне предлагать иную семью — не возьму.

У моих сыновей есть отец, и у меня есть отец — вот наша семья. Это, вообще говоря, нормально, чтобы была семья.

Семья — это, вообще говоря, понятие божественное (см. отношения Бога Отца и Бога Сына), понятие, не имеющее отношения к национально-репрессивно-государственной тематике. То, что разные государства объявляют свой режим — семьей, президента — отцом народа, это умилительно, но совсем не здорово. Как правило, на смену рыхлой демократии приходит так называемый «народный» редим, когда тиран говорит народу: смотрите, люди — я приструнил подлых бояр! А теперь я говорю с вами без посредников, только я — Отец, и вы — мои дети! Так бывало не раз, непременно будет и снова; связано это внушение не только с нацизмом или сталинизмом — это вообще свойственно любой форме оболванивания населения.

Думаете, авангардист, который какает на улице, мажет физиономию какой-нибудь дрянью и фотографируется со значительным искаженным лицом — думаете, он чем-то отличается от марширующего единоросса? Совсем немногим, только цветом макияжа.

Потребность в верховном родителе (в Большом брате, в президенте, в либерализме, в рыночной экономике, в компании единомышленников на Болотной, в авангардном кружке единомышленников, в партсобраниях) — это все от глубокого и горького сиротства. Сирот крайне жалко, но помочь им трудно: Россия, по которой бродят толпы интеллектуальных беспризорников, неучей, сбивающихся в кучки по интересам, — это горькое зрелище, но это историческая реальность страны.

У авангардистов, патриотов, либералов — не было папы, который приучил бы читать книжки; — взамен обычной семьи появились свободолюбивые дружбаны, которые приучают понимать искусство как испражнение в музеях или протестные частушки; появляются наставники, они подменяют нормальное семейное чувство — патриотическими экстазами.

Это не нормальное семейное чувство, поверьте. Все настоящее — естественнее, надежнее, проще.

Нет мамы, которая читает сказки и варит кашу, зато есть партия, которая руководит — или куратор, который объясняет, что какашками кидаться хорошо.

Девочки и мальчики, не слушайте этих дядей, слушайте маму!

Все это явления одного порядка, это российское массовое сиротство: кружки обкуренных авангардистов, активисты из Единой России, шатуны с Болотной, кликуши патриоты, президентские активисты.

Ну их к бесу — вместе с их верховным отцом народов и картонной оппозицией.

Дома надо сидеть и Шекспира читать — с папой и мамой. А с плохими мальчишками по подворотням бегать не надо.

Координационный Совет всем хорош, одна беда: непонятно, что координировать. Недурно бы построить хорошее государство — но пока не решили, какое именно. А вот координационный совет для строительства выбирают. Вообразите ситуацию: вы не решили, что будете строить — бассейн или храм, но архитекторов позвали. Это глупо, правда?

Тридцать лет назад у всех без исключения интеллигентных людей было ясное представление о том, что делать — причем без влияния Чернышевского. Представление было сформировано завистью к западному образу жизни и выборочным чтением запрещенной литературы. Неважно, насколько представление о западной жизни было ложным. Важно, что представление было твердым — переспорить нас никто не мог.

Помню, какой-то зануда в 80-е годы пытался мне доказать, что Модильяни бедствовал, Ван Гог застрелился, Рембо не издавали миллионными тиражами, и вообще на Западе был фашизм. Я эту брехню разнес вдребезги. У меня, как и у всех, был наготове малый словарь активиста.

Вот рецепт достойного бытия:

Демократия — частная собственность — рынок — свобода слова — авангард — цивилизация.

Так у хороших людей устроена жизнь.

Прошли годы. Мы получили демократию, рынок, частную собственность, свободу слова, авангард и цивилизацию.

Ингредиенты в наличии — как в любой поваренной книге написано, мы так и сделали. Но получилось скверно. Подозрение закралось: ингредиенты не в той последовательности добавляли — надо было с океанских яхт начать, а мы сперва садовые участки приобретали. Возможно, надо было всю землю сразу приватизировать. Ведь как хорошо шло, а какая-то досадная помеха обнаружилась.

Рецепт социального счастья в России напоминает народную сказку «Щи из топора». Там указан вот какой рецепт: солдат сперва кладет в кастрюлю топор и варит воду с топором — а потом добавляет в кипяток капусту, мясо, картошку, соль. В итоге топор выбрасывают — и тогда щи можно кушать.