Между тем, общественный конфликт исчезать не желал, из минувшего века перекочевал в век нынешний, оставшись нерешенным.

То, что определяет разницу между коммунизмом и фашизмом, формулируется достаточно просто. Коммунизм декларировал легитимное равенство (как заметил Черчилль, технически равенство было достижимо в нищете). Фашизм провозгласил легитимное неравенство — то есть, хорошее существование избранных за счет уничтожения неполноценных.

Демократия — питательная среда, дающая возможность обоим принципам проявится. Любая крайность чревата насилием. Именно на это указывают последователи Арендт, сравнивающие сталинские и гитлеровские лагеря. Не все ли равно жертве? — в этом есть горькая правда.

Лагеря уничтожения (то есть, серийного удушения людей низшей расы) сталинизмом созданы не были — в России убивали иначе: чудовищными условиями и рабским трудом, расстрелами и пытками, голодомор унес неимоверное количество жизней. Сегодня принято ставить знак равенства между сталинизмом и нацизмом, хотя последней черты, то есть, планомерного истребления детей, удушения младенцев на конвейере, — в сталинских лагерях не перешли. Сталинские лагеря истирали людей до однородной массы равных, гитлеровские лагеря — проводили прополку человечества, удаляли сорняки, поскольку еврея перевоспитать невозможно. И то, и другое — кромешное зло. Но это разное зло, и надо знать — чем зло рознится. Зло вообще многолико. От холеры умирают так — а от чумы умирают иначе, а от рака — еще по-третьему. Если врач считает, что всякая болезнь — суть проявление нездоровья, он в целом прав, но лечить он не может.

Сегодняшний мир сознательно вытоптал принцип директивного равенства — и если думать, что коммунизм и фашизм это одно и то же, то бояться фашизма больше не надо. Но это не одно и то же. Здесь мировой Фоменко ошибся.

Закономерное превращение демократии в олигархию, обособление обслуги в сонм избранных, выделение наиболее успешных как креативного класса, который возьмут в будущее, обозначение прочих граждан как несостоятельных (ср. быдло, анчоусы) — есть ни что иное как родовые признаки фашизма.

Именно фашизм следует за крупными экономическими кризисами, поскольку фашизм закрепляет уничтожение среднего класса легитимным неравенством (по признаку расы или креативности), именно фашизм подменяет классовую солидарность и общее дело (чреватое равенством) корпоративным сознанием. И это именно фашизм гарантирует законные права власти меньшинства над большинством.

Мир качнулся влево — но право и лево уже перепутаны, коммунизм объявлен фашизмом, откуда левой теории взяться? В это время мещанин заявляет о своих уникальных правах на свободу — он креативная личность, интересуется интерьерами, он любит авангард. Кстати, Риббентроп начинал продавцом шампанского, то есть, начинал с обустройства своего уютного мезонина — затем приложил опыт к общему дому.

Нет человека, который был бы как утес, сказали Джон Донн и Хемингуэй. А креативный класс ответил: мы не на утесе, мы в мезонине.

По миру катится фашистский мятеж, и часто тот, кто произносит фашистский лозунг, мнит себя антифашистом.

Поппера беспокоило качество жизни свободных индивидов, проблема достатка электроэнергии, либерал призывал бороться с демографическим взрывом и ограничить рождаемость в Европе, дабы дети рождались только желанные, а остальные — не рождались.

Я впрочем, не думаю, что Поппер — фашист, он просто тщеславный дурень.

Это важно.

Недавно ситуация казалась безнадежной. Сейчас все изменилось.

Когда проблема сложная и делается еще трудней, то однажды набирается столько компонентов, что их необходимо рассортировать. Расставляешь детали по порядку — видишь: все просто.

Перелом во Второй мировой войне наступил в декабре 1941 года, когда Гитлер дошел до Москвы, в Африке англичан разгромили, японцы разбомбили Пирл Харбор, и тут еще Гитлер объявил войну Америке. В этот момент — в момент предельного торжества нацизма, когда фюрер сказал: «фактически мы уже выиграли войну» — в этот момент случился решительный поворот. Вместо нескольких войн, дипломатических маневров и лживых обязательств — образовалась мировая война, все соединилось в единый внятный сюжет: вот мы — и вот они.

Перелом в безнадежной новейшей Российской истории наступил сейчас.

Задача перед страной простая: необходимо победить олигархию.

Не отдельный клан Путина, но олигархическую систему власти, которая порождает путиных, березовских, усмановых, прохоровых, ходорковских, абрамовичей, гусинских, и тп.

Ниже — элементарные социальные истины.

Чтобы победить олигархию, общество должно быть структурировано, причем стратификация общества должна не совпадать с той стратификацией, что навязана олигархическими кланами. Границы страт должны идти поперек границ корпораций и вопреки корпоративным интересам.

Постсоветская трагедия состояла в том, что общество утратило иерархию, в одночасье сделалось аморфным. Социум конструировали заново, поделив на сектора добычи, а семьи, народы, нации, убеждения и профессии — заменили безразмерным понятием: средний класс. Отныне редкий человек мечтал стать космонавтом, хирургом или учителем. Но все хотели стать представителями среднего класса. Обществу внушили, что средний класс — это гарантия прогресса и демократии, а наличие прав среднего класса — это венец общественного развития. Как мы гордились, создавая безыдейный средний класс, измеряемый размерами потребительской корзины, наличием права на голос и знанием курортов. Заговорили все разом и сказали: дай!

Подобно кредитам финансового капитализма, набор гражданских прав был не более чем акциями: купить ничего невозможно. Внедрение мыльного пузыря «открытое общество», борьба за права, которые невозможно реализовать (вы можете сказать, что хотите — но при отсутствии убеждений это не поможет) — и полное отсутствие взаимных обязанностей — все это привело к тому, что общество стало предельно рыхлым. У членов открытого общества нет взаимных обязательств: защиты сирот или пенсионеров, армейского долга, распределения бюджета по нуждам образования, медицины, науки — но есть долг перед корпорацией. Свои — поймут; остальные — быдло.

Вышеперечисленные блага гражданин надеется получит от корпорации, а государство будет выполнять обязанности корпоративного мажордома — поднимать шлагбаум, когда едем на курорт. В тот момент, когда мыльный пузырь лопнул и открытое общество и финансовый капитализм перестали существовать, — в этот момент наступила абсолютная власть олигархии: единственные скрепы социума отныне — гарантии корпораций.

Так называемая коррупция — есть ни что иное, как система жизнедеятельности корпораций, и клан Путина здесь совершенно ни при чем. Чекист виноват так же как и остальные.

У нас произошла подмена понятий. Мы связали коррупцию с ростом чиновного произвола, тогда как чиновничьи взятки — лишь одна из форм коррупционного механизма. Да, взятка чиновнику — это плохо, но запредельная зарплата радиоведущего, пиарагента, колумниста, галериста — это точно такая же взятка. Данный труд не стоит тех денег, какими оплачен — обществу от трепа колумниста или рекламы бренда никакой пользы нет. Цена работы установлена мафиозным путем — как и у чиновника. Корпорация менеджеров правительства хочет получать не меньше, чем корпорация нефтяников или пиарагентов — это их право. Либеральный рынок приватизировал все — и государство тоже. Конфликт между честным бизнесменом и нечестным чиновником — не более чем соревнование между членом ООО «Река» — и членом ООО «Озеро»; разницы между менеджерами нет никакой. Когда менеджеры «Реки» разваливают «Озеро», они поднимают свой оклад.

Дискредитация института власти и церкви — есть необходимый шаг в окончательной победе олигархической формы правления в России. И сейчас члены корпораций этот шаг и совершают.

Программы у мифической оппозиции будто бы нет — как нет и кандидата на управление корпорацией государства; требуется выставить государство на аукцион — там будет видно. На деле программа есть — это программа олигархическая, и никакая иная произнесена быть не может и произнесена не будет.