Сергей никому дорогу не перебежал — тогда уже пришла мода на инсталляции и перформансы, а он писал картины маслом; жил Есаян бедно. Студия — она же жильё — была на бульваре Эдгара Кинэ (в последние годы Есаян получил крошечную мастерскую в 18-м аррондисмане, а это была квартирёшка в мансарде — полторы комнаты). Все знают романтические истории про быт художников начала века — Утрилло, Сутина, Модильяни. Вот и Есаян так точно жил — в кино ходить не надо.

Меня убогий быт поразил. Когда Серёжа уезжал, мы были уверены, что такой талант не может остаться незамеченным. Невозможно, чтобы человек такого дарования ютился под крышей. Оказалось, что возможно. Сам я остановился у знакомых французов, молодых юристов — в просторной квартире в Сен Жерменсокм предместье.

Хозяин, молодой поверенный, был богат — я же, глядя на его достаток, наивно недоумевал: как же так, серый человек — богат, а тот, яркий, — беден. Почему?

Был канун Рождества, я пошёл к Сергею Есаяну в гости, там собралась компания бедных эмигрантов, мы пили дешевое вино, потом все уснули на полу.

Утром эмигранты разбрелись, я остался смотреть Сергеевы картины. Не заметили, как наступил вечер, я стал собираться — меня пригласили в богатые гости, известнейшие люди Парижа. Сказал Есаяну адрес, он присвистнул. Потом сказал:

— Пойдем, спустимся в бистро. Есть такое правило — когда идёшь в богатые гости, надо плотно покушать.

— Зачем? — спросил я. — Это же очень богатый дом.

— Вот именно поэтому. Правило такое.

Мы спустились в бистро. Тогда ещё в кафе курили. Есаян постоянно курил, а мне подкладывал картошки. Мы съели по огромной отбивной и по огромной тарелке картошки. Ещё он мне свои полпорции отдал. Потом я пошёл в богатые гости к важным людям. Дом был крайне богатым — но еды никакой не дали. Это были довольно жадные люди.

Кто-то из гостей, возможно, и переживал, но у меня в запасе была жареная картошка с отбивной. И Рождество прошло неплохо. Есаян был мудрый человек и отличный друг.

Поздравляю всех с наступающим светлым праздником.

Храни Вас Господь. Дай Бог каждому иметь тарелку жареной картошки и хороших друзей. С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ!

Тексты Максима Кантора в разделе Колонки вы найдете чуть выше. Там же читайте о Максиме Канторе. А ниже представлены его тексты, опубликованные в блог-книге Осьминог.

http://www.peremeny.ru/books/osminog/author/kantor

Он не житель подводных глубин, но все же нечто глубинное. Его головоногий образ явился, пожалуй, из романа Герберта Уэллса «Война миров», в котором рассказано о нашествии марсиан. Это лишь выдумка, но — очень точная. Ибо — под именем марсиан кроются некие чужаки вообще, пришельцы как таковые. Осьминоги, преследующие свои ужасные цели…

http://www.peremeny.ru/books/osminog/1

Самое поразительное в истории человечества то, что любовь сильнее всего: страха, расчёта, смерти. В дурные моменты истории находится человек, который любовью превозмогает опасность. Христианство выбрало любовь в качестве главной скрепы общества; любовь, по замыслу Спасителя, именно та субстанция, что объединяет ближних и дальних. А христианин Данте полагал, что любовь движет Солнце и светила.

«Сокрытый двигатель», пользуясь выражением Блока, имеется у всех социальных движений и во все эпохи — вычленяется энергия события легко. Если брать крупные события истории, а не только продвижение компании на бирже, то энергия движения безусловно будет положительной. Например, революциями движет справедливость, иногда ложно понятая, её часто именуют «социальной справедливостью». Солдатами движет долг, а союзами и народами — верность. Потому и возникает слово «предательство», когда солдат, или муж, или Гай Марий Кориолан переступают через присягу.

Многое совершалось по зову чести, который часто перекрывал голос разума. Честь двигала дворянами и офицерами, честь препятствовала девице совершить опрометчивый поступок. Честь могла быть превратно истолкована, но то, что честь определяла последовательность поведения — безусловно. Даже у эсэсевцев, весьма несимпатичных людей, на пряжке форменного ремня было выбито: «Честь — в верности». Мотивом безнадёжного сопротивления часто выступало чувство достоинства. Вы всё забрали, но не в силах отнять у меня право умереть честным человеком.

Для того чтобы понять характер сегодняшних событий, хорошо бы обозначить энергию, которой питаются протесты. Имя у вещества обязательно имеется, надо найти.

Очевидно, что двигатель волнений — не любовь, поскольку любовь исключает презрение к себе подобным, стоящим на нижней ступени социальной лестницы.

И это — не справедливость. Справедливость, в сущности, последнее слово, которое мы хотели бы слышать. Пришлось бы не только пересмотреть итоги приватизации, но и происхождение трёх рублей в кармане стало бы сомнительным. Кто их туда положил, и за что конкретно — лучше не выяснять.

И верность — не относится к числу уважаемых свойств натуры. Не только потому, что мы за свободу сексуальных меньшинств и добрачные половые связи, но прежде всего потому, что хранить верность — нечему: ни стране, ни народу, ни культуре, ни общей истории хранить верность никто не собирается.

Долг — такое слово забыто прочно, и, возможно, навсегда. Формулой взаимоотношений с косным народом является фраза, в целом убедительная: «Я тебе ничего не должен». Мы родились в одной местности — но взаимных обязательств у нас нет. Существуют, разумеется, долг корпорации и верность работодателю, но это локальные чувства — большие движения они питать не могут.

Честь — совсем не то слово, которое приходит на ум, когда думаешь о борцах за капитализм. Честь — понятие дворянское, совсем не купеческое, и в капитализме — неудобоприменимое. Честь — в делах помеха. Невозможно сегодня организовывать избирательную кампанию продажного министра, а завтра становиться в ряды оппозиции; нельзя вчера баллотироваться на мэра города Сочи, а сегодня говорить о коррупции. Честь, как и описанная Булгаковым осетрина, — имеет одну лишь степень свежести.

Можно говорить о феномене «достоинства» — мешает то, что массового достоинства в природе не бывает. Бывает честь у полка и у знамени, даже у армии есть честь; бывает общечеловеческая любовь, о ней молятся в храме; бывает общественная справедливость; есть гражданский долг — по отношению к обществу себе подобных. Но вот общечеловеческого достоинства — в природе нет, оно выдается индивидуальными пакетами. Повзводно достоинство не распределяется. Бывало так, что отдельный большевик хранил достоинство — в то время как у партии не было ни совести, ни ума, ни чести. Бывало и так, что боец французского Сопротивления (Марк Блок, например) хранил достоинство — а Сопротивление было в целом не очень значительным. Так что достоинство приходится измерять по индивидуальным пробиркам. Представляется, что распускать слух о беременности 57-летней жены премьера, — такое с понятием «достоинство» не сочетается никак; но это отдельный случай, описание отдельного оппозиционера. Возможно, другой оппозиционер — крайне достойный человек!

Общее вещество, дающее энергию борьбы, — иное. Для определения этого вещества существенны два фактора.

Первый фактор — это разумное и в какой-то степени законное презрение к нижестоящим. Общая масса российского народа образована плохо, больших успехов в накоплении денег не имеет, талантами коммуникаций не обладает. Эту массу есть за что презирать, особенно если масса мешает прогрессу.

Второй фактор — это пылкое уважение к богатым. Крайне любопытную картину можно было наблюдать в предвыборном штабе олигарха Прохорова: собираясь в комнате, где обычно сидят спортсмены-биатлонисты, свободолюбивые журналисты очень смешно шутили: «Раздайте нам винтовки, мы сейчас смажем лыжи», и т. п. Они обсуждали, какую фотографию богача выбрать на плакат — с широкой улыбкой или с менее широкой. «Мы, конечно, не повесим эту фотографию в деревне Гадюкино!»