Рабочий высказался по существу: мне неважно, что именно написано в книге, для меня важно то, что публикация идет вразрез с договоренностями нашего общежития.

Замечу кстати, что суд рабочего — единственный реальный суд для человека который писал про баб, слобожан, учащихся и слесарей, про то, что жизнь — есть растворение в других.

Был и другой суд — спустя годы.

Интересно, что роман Пастернака был осужден не только чиновниками и рабочими, но также и писателями-интеллигентами, причем задним числом, после смерти поэта — просто как слабое произведение. Это, второе, осуждение проходило в режиме противоположном осуждению рабочего. Интеллигенты роман в отличие от рабочего — прочли, антиобщественное поведение поэта не порицали, а вот сам роман им не понравился. Бранить роман «Доктор Живаго» стало принято, и такого рода ругань уже не расценивается, как свидетельство непонимания.

В данном случае любопытно, какое понимание считать истинным.

Рабочий высказался по поводу социального статуса поэта, у него все основания о статусе судить; но кто же сказал, что интеллигент, прочитавший роман, данный роман понял?

Понять социальную коллизию просто — а понять художественное произведение сложно. Кто из хулящих роман интеллигентов, обладает достаточно развитым сознанием для понимания?

После моей вчерашней заметки — писал про то, что дружба выше партийности — я получил ряд одобрительных комментариев от людей, к которым моя заметка отношения не имеет никакого. Так, некие неизвестные мне журналисты (фамилии мне ничего не говорят) высказались в том смысле, что это первая моя статья, которую они принимают, а прежде им казалось, что я «за гранью».

«Грань», которую я переступаю, безусловно существует. Вопрос в том, где расположена эта грань. Вероятность того, что данные журналисты — высокообразованные мужи, проводящие время в интеллектуальных трудах, исчезающе мала. С большой долей вероятности могу предположить, что это бойкие функционеры, читающие в среднем две книжки в год. Полагаю, что грань, отделяющая их понимание мира от черной бездны непонимания — пролегает рядом с их собственным телом, и потому находиться за этой гранью крайне несложно.

Первым примером непонимания явилось то, что многие, прочитав статью, отнесли ее содержание к себе. Это абсолютно неверное толкование, уверяю вас. Я имел в виду только то, что имел. Я сказал, что мои друзья — находятся вне идеологического поля, вот и все. Друзья — выше принципов социума, вот что я сказал.

Но это распространяется только на друзей, увы. Я буду рад, если всякий сделает сходный вывод и выведет из-под удара своих друзей и родственников — гражданская рознь делит семьи и уродует людей. Однако в свою семью не могу принять всех бульвардье, простите. Я нигде не сказал (и главное, я так не считаю) что вообще у журналистов, рестораторов, кураторов, франчайзеров и дистрибьютеров — появились некие основания стать выше социальной проблемы. Отнюдь не так.

Скажу еще раз, на всякий случай.

Видите ли, когда диссиденты мечтали о переменах, я мечтал вместе с ними, с моими старшими товарищами. Был мальчишкой, глядел снизу вверх, учился у достойных. Я хотел, чтобы эти достойнейшие люди: Коржавин, Галич, Мамардашвили, Зиновьев, Некрасов, и так далее — были вознаграждены за свои труды и увидели перемены. Их жизнь мне казалась достойной перемен.

А жизнь журналиста, диктора радио и портфельного менеджера — мне не кажется достойной борьбы. И перемен эта жизнь не достойна. То есть, проще говоря, мне все равно, что с ними будет.

Как это — все равно, возмутится иной гуманист. Ужасно так говорить! Они же люди, у них есть душа!

Но если так, то душа есть и у тех, кого считают быдлом. Наделять человеческими свойствами по принципу размеров приобретательской корзины — отказываюсь. А коль скоро принято считать, что соображения толпы в расчет брать не следует — вот я и не беру чаяния толпы в расчет.

Для меня между рабочим и журналистом разницы никакой нет, образование у них совершенно сходное. Рабочий что-то умеет еще руками, вот и все. Толпа — она и справа и слева одинаковая.

Посмотрел широко обсуждаемый диалог валькирии либерализма Латыниной и ландскнехта властной вертикали Мединского по поводу истории войны. В дальнейшем в спор включился беглый резидент Резун-Суворов.

Принято считать, что в финале дискуссии Резун-Суворов победил плагиатора Мединского на основе более полного знания количества танков: легких у немецкой стороны и преимущественно тяжелых у советской.

Из уточнения количества танков (по мнению диспутантов, и это мнение разделяет, видимо, аудитория) неизбежно вытекает — виновата в Мировой войне Россия или Гитлер.

Это диспут умалишенных.

Потому что количество танков не объясняет ничего.

И надо быть дегенератом (извините), чтобы данный разговор относить по ведомству знания истории.

Осталось еще выяснить, какими противотанковыми орудиями располагал противник (потому что без этого знание о легких-тяжелых танках неполное), какими снарядами располагали орудийные расчеты и как были смазаны противотанковые ружья, какими маслами их мазали от ржавчины, какими шомполами чистили стволы и в каком состоянии находились шомполы. Чем кормили стрелков и не употребляли ли стрелки крепящих желудок веществ в пищу. Это очень важные сведения. Но, как бы это помягче сказать, — сведения второстепенные.

Очень важно знать, какие краски употреблял художник. Например, Рембрандт совсем не использовал ультрамарина. У него не было синей краски в палитре. На основании этого можно сделать некоторые выводы. Но они будут очень глупые и к Рембрандту относиться не будут. А смысл его живописи вообще с этим фактом не связан никак.

Жизнь (история как одно из ее проявлений) состоит из миллиона факторов сразу. Врач обязан знать не только ухо пациента, но и весь организм, на котором растет ухо.

Дама в телевизоре — дикая фанатичная дура. Причем это не ругательство, а определение. Когда она держит в руках листок, на котором написано, что Черчилль сказал, будто Сталин положил много людей на полях сражений, и у нее припасен второй листок, на котором есть сведения о танковой промышленности — ей кажется, что вместе эти листки дают картину мира. Вообще говоря — это диагноз: можно в Кащенко сразу.

Резун, появляющийся под занавес знаток количества стволов, — не историк, но разведчик, он стволы считает. В отличие от врача, знающего, вдобавок к сведениям об ухе — про грудную клетку, сердце, легкие, давление — он не знает кроме искомых цифр ничего. И это поразительно. То есть, это нормально для психологии разведчика — но историку сведений о стволах мало. Если бы было достаточно этих деталей, то лучшими историками на планете были бы Штирлиц, Зорге и Пеньковский. А это не так.

Но аудитория-то что? Аудитория смешнее всех в этой истории. Мы уже уже и отличить не можем шарлатана от врача: если завтра Резуна сядет в кресло гинеколога — он полМосквы обслужит, никто и не заметит. Мы даже и поверить не в состоянии, что есть какое-то знание, помимо знания о количестве танков.

Скажу вам очень простую вещь. Когда дерутся два боксера, есть сто тысяч причин, почему один может навалять другому — помимо коварства судьи. Оба хорошо дерутся, сначала одному не повезло, потом другому. Например, так.

Больше танков, меньше танков… Важно, но не критично.

Легкие танки в Германии производили преимущественно к тяжелым вовсе не потому, что Гитлер не умел строить тяжелых танков. Маневренный легкий танк для войны на два фронта — необходимость. Германия всегда следовала плану Шлиффена — был такой генерал-теоретик начала 19ого века, не принимал участие в Первой мировой, но его планом эта война (как и последующая) описывалась. План этот единственно и возможен на сравнительно небольшой территории Германии, страны, которой нельзя делить свою армию на две армии. Шлиффен исходил из того, что Германия — высокоорганизованная страна с прекрасными дорогами и отличными исполнителями. Германия сначала проведен молниеносную войну на западе (шесть недель) силами всей армии — а победив, перебросит мгновенно всю армию на восточный фронт. И то, что Россия традиционно медленно ковыряется по три месяца на одном месте, поможет план осуществить. План сорвался. Сорвал данный план фон Мольтке, отослав большое количество войск в Пруссию, он побоялся авантюры. В итоге — на Западе не победили и увязли на два фронта.