Разъярённый инспектор метался по классу, преисполненный обиды за министерство образования. Машино пренебрежительное отношение к методике преподавания вывело его из себя, и он никак не мог понять, как эта девчонка, не успевшая оторваться от школьной скамьи и отмыть обкусанные ногти от чернил, смогла научить детей главному – думать, размышлять. Ответы их были осознанными, продуманными… И это при вопиющем нарушении правил педагогики, дидактики.

Маша сидела за первой партой рядом с Сашкой и чувствовала себя провинившейся школьницей. Но, оглянулась, увидела испуганных детей, встала и тоном, не терпящим возражений, заявила:

– Извините, я должна дать домашнее задание и отпустить учеников. Время уроков давно закончилось. А потом вы скажете мне всё то, что ещё не сказали.

Инспектор даже голову в плечи втянул от такой неожиданной перемены, но возразить не посмел.

Когда класс опустел, он уже мягче, назидательно втолковывал:

– План – основа урока, поймите Мария Александровна. На вас лежит непростая задача, и министерство всячески помогает вам и другим педагогам решать эту задачу. А вы что делаете? Устроили тут непонятно что, прямо секта какая-то. Это же дети, Вы бы им лучше рассказы о Ленине почитали, о его детстве, о семье, в которой он рос. Чему Вы улыбаетесь? Это, между прочим, идеологически важный момент воспитания подрастающего поколения, идейной закалки, так сказать… Вот, что значит отсутствие элементарных педагогических навыков. Вы ведь на первом курсе учитесь, если не ошибаюсь? Заочница?

– Что плохого в знании истории? – не сдавалась Маша, – если люди будут знать, кто они и откуда, будет хуже? Да, я – заочница. Ну и что?

– Кто писал эту вашу ис-то-ри-ю? Какой летописец? Геродот? А может быть ваш батюшка, Александр Яковлевич, извиняюсь?.. Он ведь тоже историк, кажется. Кто утверждал эту историю, я Вас спрашиваю? Откуда Вы знаете, что эта Ваша история принесёт подрастающему поколению. Нам нужна достойная смена строителей коммунизма. Это чуждая идеология, поймите Вы…

– Что ж ты, Марья Александровна, человека голодом моришь? – Маша облегченно вздохнула, услышав голос тёти Тони, ставший за это время родным. – Милости просим отобедать, а там и за дело можно приниматься.

Всю напыщенность инспектора как рукой сняло. За столом Маша с удивлением наблюдала, как вместе с настоянной на зверобое, янтарной самогонкой, убывал его пыл. Хрустя солёным огурчиком и цепляя на вилку очередной увесистый шмат жареной свининки, он глядел куда-то мимо Маши, совершенно окосевшими, красными глазами и тихо икая, бубнил:

– Вам, девочка, надо придерживаться плана. А самое главное – следовать программе. Что ж это вы, отсебятиной детишек пичкаете…

Результаты… э, я хотел сказать – знания, э… неплохие, но планы, планы… И эти сказки средневековые. Хотя, если вдуматься, Марусенька… ничего, что я вас так, по-домашнему величаю? Так вот, с другой стороны… на кой чёрт всё это нужно? И кому, главное кому? Детям уж точно не нужна эта писанина… На вас поступила анонимка, деточка. Кому-то очень не нравятся ваши эксперименты. И отец ваш, Александр Яковлевич уже был вызван «на ковёр». Так что – тссс! Будьте бдительнее. Эх-хх, я бы сам эти сказки слушал, уж больно интересно…

При слове «анонимка» Маше почему-то вспомнилось, как недавно приехала Нина Феоктистовна – здешняя бывшая учительница. Приехала неожиданно для всех. Сказала, что книги нужно забрать, напросилась к Маше на уроки, а потом и на обед к Антонине Тихоновне, но неожиданно уехала, не попрощавшись и так ничего и не забрав. Не понравились её бегающие глазки ни Маше, ни тёте Тоне, да и дети как-то странно смотрели на свою прежнюю учительницу, и радости в их глазах совсем не было.

Инспектор бормотал что-то о призвании, о Макаренко, о бабах-училках, и когда шофёр старенького «уазика» вывел его из-за стола, говорить он был уже не в состоянии. Руки крепко прижимали к груди бутылочку настойки на зверобое, портфель приятно тяжелила банка с солёными огурчиками, а на губах блуждала пьяненькая бессмысленная улыбка.

Сколько прошло времени? Почему так тихо вокруг, неужели обстрел всё-таки закончился? Он выжил… Из всех – один.

Теперь главное доползти до этой серой мазанки, а там… Там спасение, там – Маша.

Глаза Лидочки Соловьевой, хохотушки и непоседы, были полны слёз.

– Ну, давай, рассказывай, кто тебя обидел? – Маша взяла девочку за руку и отвела в сторонку, к окну.

– Новый год скоро, – всхлипнула Лидочка.

– Ты не любишь Новый Год?

– Что вы, Мария Александровна, очень люблю! Только у нас как всегда будет…

– А как это – «как всегда»?

– Подарки через родителей передадут – и всё! Нина Феоктистовна так делала… И вы тоже …делать вам больше нечего, кроме как с нами возиться… так папа сегодня утром маме сказал…

И снова Маше вспомнилась неряшливая женщина с остатками маникюра на толстых коротких пальцах, дававшая ей напутствия в тесной приёмной заведующего РОНО.

– Скажу вам, как интеллигент интеллигенту, коллега, это ужасно! Это невыносимо, хуже Сибири. Я прозябала в этой глуши пять лет по вполне понятным причинам, – я уже в том интересном возрасте, когда и о пенсии нужно подумать. А там, всё-таки, зарплата неплохая.

Но, вы-то! Вы-то зачем согласились? Неужели Александр Яковлевич не мог ничего лучшего для вас подыскать, чем Меленка? Мужики там, бабы… все пьют. Вспомнить не могу без содрогания. Да ещё дети эти… сопливые, грязные… примитивные. Вот где понимаешь истинное значение слова «приматы».

– Вы же педагог! – возмутилась Маша. – Разве так можно о детях? Да и о взрослых тоже. Какие же они приматы! Мужики да бабы вам не понравились? А вы сами откуда родом будете, не из деревни ли часом?

Бровки Нины Феоктистовны сложились в страдальческий домик.

– Какая же вы ещё молоденькая и оттого – глупенькая. Предположим что я из семьи сельских интеллигентов. Мне искренне жаль вас, девочка. Очерствеете там среди мужичья, замуж выскочите за скота-скотника какого-нибудь, а там… Сами не заметите, как обабитесь и наплодите таких же сопляков, грязных, конопатых и примитивных…

– Извините, но вы никакого отношения к сельской интеллигенции не имеете, раз позволяете себе так отзываться о людях, с которыми живёте рядом. Я сама из семьи сельских интеллигентов, родители мои – учителя, отец только два года как здесь – в РОНО, а до этого в школе преподавал. Но чтоб такое отношение к детям… Я не хочу больше это слушать!

Маша вышла в коридор, а во взгляде, брошенном ей вслед, вспыхнула злость. Вспыхнула и… не улеглась, нет.

Затаилась.

Она только теперь заметила, что её ученики – все шестеро – стояли и ждали.

– Что нахохлились, воробышки? Будет и у нас в школе ёлка, да ещё какая! А ещё мы колядки устроим! Только, чур – помогать! Одна я не справлюсь.

– И дед Мороз будет? – пролепетал глазастый Сашка.

– Какая же ёлка без деда Мороза? Будет обязательно! И Снегурка будет!

Ребятишки загалдели, закричали наперебой, и глаза у них уже светились предощущением праздника, настоящего, светлого, приносящего радость и надежду.

«Папу попрошу. Не откажет, ведь обещал помогать… А кроме деда Мороза ещё и Снегурку надо. И Коляду…» [3]

Маша так размечталась, что чуть остановку свою не проехала.

Выпросив у мамы ёлочную гирлянду, коробку мишуры и немного елочных игрушек, она заторопилась к последнему автобусу, чтобы вернуться в Меленку. Оставаться дома не хотелось – родители просьбу её выслушали без особого восторга и желания помочь не проявили.

– Куда же ты, на ночь глядя, доченька? – мама не то виновато, не то встревожено пыталась заглянуть Маше в глаза.

– Дел много, мамочка. Да ты не волнуйся, меня тётя Тоня встретит.

И, расцеловав маму на прощание, Маша побежала на остановку, представляя себе, как мама сейчас подходит к отцу. Как просит его…как отец встаёт и швыряет газету…