– Чем это ты там занимаешься? – Верочка расцеловала внучку в смуглые, «персиковые» щёки.

– Пытаюсь представить, как бы могла взглянуть на нас с тобой эта девушка.

Иришка почти закончила рисунок, вот только взгляд никак не приживался, казался неестественным, чужим.

– Чай-то мы будем пить? Девушка твоя подождёт полчасика, а потом как взглянет на тебя, прямо как у Некрасова – «посмотрит – рублём подарит» – уж очень я по тебе соскучилась, егоза.

Иришка, улыбаясь, повернулась к бабушке и невольно залюбовалась ею.

Всё-таки, она удивительна, её Верочка. Гладко зачёсанные назад, светло-русые волосы открывали высокий лоб и стремительный разлёт бровей, – словно чайка крылья расправила над синей стихией взгляда. Изящная, с устремлённым вперёд, тонко очерченным профилем, Верочка и в свои шестьдесят пять была красива.

От неё веяло изяществом, простотой и вместе с тем величием, благородством. Мама Иришки с лёгкой завистью произносила: порода! и вздыхала – в ней этой породы совсем не чувствовалось. Зато Иришка пошла в отца, и сходство с Верочкой угадывалось в ней сразу, и с каждым годом проявлялось всё отчётливее, всё сильнее.

– Неужели рисуешь, Иринушка? Глазам своим не верю! – Верочка расставляла на круглом столе чайные чашки и блюдца, рисунок на которых точь-в-точь повторял рисунок на скатерти. И в этом тоже сказывалась порода, сказывалась вся она – Верочка. Если чаепитие, так непременно за круглым столом, покрытым белой вышитой скатертью, отделанной мережкой; полотняные салфетки с тем же самым рисунком, только помельче, и с той же узорной паутинкой мережки. Нежно-лиловые крокусы цвели на чашках, салфетках, скатерти… Казалось, по комнате плыл едва уловимый запах весны: талого снега, клейких почек тополя и лёгкий аромат зелёного чая…

– Если бы ты знала, как я рада этому. У тебя дар, а с ним нужно обращаться бережно, дар даётся свыше. Грешно пренебрегать чужим даром, но ещё более тяжкий грех – пренебречь своим. Тебе просто необходимо поступить в художественное – я уверена!

– Как тебе эта русалка? – Иришка, не оборачиваясь, показала ей листок, на котором пыталась вернуть взгляд красавице с разорванного рисунка Синельникова.

Чашка едва не выпала из бессильно опустившихся рук Верочки. Иришка рассматривала лежащие на столе обрывки и не обратила внимания на побледневшее лицо бабушки.

– Откуда это у тебя?

Ставший чужим, хриплый голос, перепугал Иришку. Она обернулась и поразилась неожиданно бросившемуся в глаза сходству.

– Откуда? – жалобно прошептала Верочка и ласково погладила рукой обрывки.

– Ты только не волнуйся, – усадив Верочку на диван, Иришка бросилась к шкафчику с лекарствами, – это Валерий Николаевич, наш врач дал… Это у одного пациента было при себе.

– Кто он?

– Валерий Николаевич его на улице подобрал, он чуть не замёрз. Он постоянно мёрзнет и никак согреться не может. И на прошлом дежурстве моём тоже чуть не замёрз – галлюцинации такие сильные, что он на самом деле мёрзнет. Ты только не волнуйся!

– Кто… он?

Побелевшие губы не слушались, онемели, и таблетка вновь оказалась в дрожащей руке.

– Верочка, кажется, я поняла, – вскрикнула Иришка, обнимая бабушку, когда лекарство подействовало, и Верочке стало лучше. – И как я только не догадалась, ведь она мне сразу знакомой показалась. Просто отсутствие глаз с толку сбивало. А теперь я знаю, что вернёт ей взгляд.

Она сделала пару едва уловимых, быстрых штрихов, и всё встало на свои места. Сейчас этот взгляд принадлежал именно ей, девушке с рисунка, разорванного Синельниковым, девушке по имени Вера.

Иришка знала, что Верочке пришлось пережить в молодости, но сейчас всё воспринималось по-другому. Встала перед глазами она, чуть моложе Иришки нынешней, светленькая, хрупкая. И то, как её предал любимый, и его женитьба на другой, и скоропалительный отъезд в Москву… И увиделось, как проступали первые, самые горькие морщинки у рта, и первая, самая заметная седина.

Конечно же, Верочка решила ждать его, и ждала, но он не вернулся. Она узнавала все новости от словоохотливой Туси, соседки Аркадия. Потом – из газет, в которых о нём писали часто и называли талантом, гением, мастером. Напоминать о себе не хотела, просто продолжала жить и… носить ребёнка. Его ребёнка. Самим больным, самым непереносимым было то, что и он знал об этом.

Родные Верочки умерли во время блокады, отец погиб на фронте, поэтому помощи ей было ждать неоткуда. Её исключили из комсомола, потом – из института – время такое было. И почти все делали вид, что незнакомы с ней. Все, кроме Гели. Геля – Ангелина Петровна, одноклассница Верочки, и теперь была частой гостьей в их доме. Но, несмотря на трудности, сына Верочка родила и вырастила, а замуж так и не вышла, хотя воздыхателей было достаточно, как тогда, так и теперь.

О замужестве она и слышать не хотела – всю жизнь посвятила сыну, а когда родилась Иришка, полностью взяла на себя заботы о внучке.

– Аркаша был замечательным рисовальщиком, – дыхание Верочки становилось всё ровнее, но сбои ещё чувствовались. – У меня сохранилась целая папка его ранних рисунков. Мы же с ним не разлучались с того самого дня, как меня солдат из квартиры на руках вынес и принёс в соседний дом, посадил на ступеньки, прислонив к стене, чтоб не свалилась. Я от голода так обессилела – не только стоять, – сидеть не могла. Потом этот же солдат Аркашу вынес из квартиры напротив. И в детском доме мы старались держаться вместе. Он меня рисовать научил… и мы часто рисовали. Вдвоём… Он с одной стороны листа – я с другой. И всегда совпадало! Словно одной рукой нарисовано было.

А этот рисунок, – она кивнула на обрывки, – был сделан как раз перед самым его отъездом. Он очень любил, когда я позировала ему. Я отказывалась: зачем столько портретов – ведь есть фотографии. А он серьёзно так возражал:

«Фотография – это как смерть маленькая. Нужно обладать даром портретиста, чтобы сделать хорошую фотографию. А рисунок …он живой. Правда, для этого тоже нужен дар…». Там, в шкафу, большая жёлтая папка. Иришка, достань.

Со всех листков, листиков и листочков смотрела Верочка. Грустная и весёлая, озорная – с двумя задорными хвостиками, задумчивая – с классическим прямым пробором, мечтательная – с книжным томиком в руках, у окна, в шляпке с вуалью на Аничковом мостике – словно Незнакомка…

«Синельников Аркадий» – надпись в уголке папки была едва различима, словно кто-то пытался её стереть, уничтожить.

– Погоди, Верочка, выходит, это тот самый знаменитый Синельников? А я думала, что он москвич. Почему же он не вернулся? Что произошло? Ведь он тебя так любил.

Верочка улыбнулась, лицо её, подсвеченное воспоминаниями о далёких днях, казалось Иришке ликом с иконы.

– Аркаша очень нравился Ренате – дочери нашего декана. И свадьбу, и выставку в Москве, и поездку во Францию устроили родители Ренаты. Как видишь, этого оказалось достаточно, чтобы он забыл о моём существовании. Вскоре я узнала, что у него родилась дочь. Что они назвали её Валентиной. Твоему отцу тогда было уже полгода, и мне очень хотелось рассказать Аркаше о маленьком Кирилле. Но я не решалась. Да и потом… какое это имеет значение. У меня рос сын от любимого человека, а потом появилась внучка, в которой я души не чаю.

Иришка смотрела на тонко очерченный, освещённый солнцем Верочкин профиль, на тонюсенькую жилку, бьющуюся у виска. Ей хотелось обнять Верочку, прижать к себе и баюкать долго-долго, как маленького, измучившегося ребёнка.

Она нежно приложила ладошку к пульсирующей жилке и поцеловала её.

Верочка улыбнулась, прижалась к Иришке плечом и продолжила:

– Лет пять назад я встретила Ренату и ужаснулась: совершенно спившаяся, грязная, оборванная… Я не стала подходить к ней, даже на другую сторону улицы перешла, а она узнала меня, кажется… Смотрела очень долго и плакала, потом плевать начала под ноги себе, бормотать что-то. В общем, я поняла, что у Аркадия не всё так гладко, как пишут в газетах. Ну, а потом Геля рассказала мне, что он вернулся. Что был ужасный скандал, связанный с подделкой всемирно известных картин – шедевров мировой живописи. Что в этом скандале замешаны отец Ренаты и… Аркадий. Отец Ренаты умер прямо в зале суда. Нанятые им адвокаты, довели дело до конца, и Аркадия не осудили, но имя своё он потерял. Доброе имя художника было перечёркнуто тёмными делишками, афёрами. Геля не раз вызывалась устроить мне встречу с ним. Но я отказывалась. Зачем…