—  Не знаю, по-моему, черкесы их увели. Асфар чохракских коней не держал...

—  Слушай,— вышел из терпения Шукаев.— Лучше будет, если выложишь все начистоту  Сам видишь — утаивать что-либо бесполезно' Газиз, если хочешь знать,— в моих ру­ках. Сам пришел Как только ему лучше станет — расскажет все

—   Что с ним? — встрепенулся Мустафа

Жунид тотчас же уловил нотки заинтересованности в его голосе, еще раз подивился этой странной привязанности и сказал твердо:

—   Скажу с одним условием: если перестанешь запирать­ся. Больше того — позволю тебе увидеться с Дзыбовым в Насипхабле. Только в моем присутствии.

И тогда Мустафа Зизарахов заговорил.

Семья, в которой он вырос и воспитывался, была хоро­шая советская семья отец — знатный чабан, мать даже из­биралась в районный совет, сестры — студентки рабфака Он один непутевый из всех Зизараховых. Сначала просто пил, болтался. В карты играл А после одного случая, когда его чуть не зарезали бандиты, познакомился с воровской компа­нией Асфара Унарокова. От ножа спас его тогда Газиз Дзы-бов. Смелый, умный, красивый Газиз Говорил Мустафа о Газизе с гордостью

История вовлечения Мустафы в шайку была до ужаса банальной и ничем не отличалась от сотен подобных историй, уже знакомых Шукаеву В сознании Мустафы, видно, чуть ли не с детских лет жило неистребимое желание иметь перед собой идеал, которому бы он мог поклоняться и принадлежать без­раздельно. Такое нередко бывает у людей недалеких и слабых, смутно ощущающих собственную неполноценность. В Газизе Дзыбове, умном и хитром позере, Зизарахов и нашел такой идеал. Он поверил в непогрешимость и исключительность сво­его кумира слепо, не рассуждая. Газиз, как догадывался Шу-каев, очень скоро раскусил Мустафу, и ему не,стоило особого труда поддерживать у последнего рабски-восторженное отно­шение к особе своего друга и покровителя.

Но, как бы то ни было, а сейчас это неожиданное для Жунида обстоятельство — слепая преданность Мустафы Га-зйзу — помогло развязать язык Зизарахову

—  Ладно, начальник,— сказал Мустафа, бросив косой взгляд на Парамона, которого метрах в двадцати от них ка­раулил Аскер Чич. Цыган лежал на охапке сена.

—  Говори по-адыгейски.

—  С чего начинать?

—  С чохракского дела. Можешь не посматривать на цы­гана, он ведь языка не знает?

—  Знает...

—  Тогда говори потише.

Мустафа рассказал, что нападение на конеферму в Чох-раке организовали адиюхские конокрады и рыцари разбоя Хапиро и Петр. Кроме имен, он ничего о них не знал. Помо­гали им Асфар Унароков, Газиз и Тау. Усиленно тянули они и Мустафу, но он должен был в тот день хоронить своего деда, а по адыгейским обычаям не присутствовать на похо­ронах родственника — верх неприличия.

О карабаире, замечательном племенном жеребце стои­мостью в сорок тысяч рублей, адиюхцы знали давно и испод­воль готовились к налету. Асфар и его сообщники понадоби­лись им как знатоки местных условий. Кроме того, здесь, как предположил Жунид, действовал неписаный воровской закон, согласно которому, «работая» на чужой территории, нужно принять в долю хозяина. В районе Чохрака и прилежащих к нему аулах таким хозяином был ротмистр Унароков.

За участие в налете Асфар, Тау и Газиз получили «по две тысячи косых», как выразился Мустафа. Адиюхцы погнали ко­ней на Уруп, а ротмистр устроил кутеж в Дейхаге. Часть де­нег там и пропили. В пьянке Мустафа уже участвовал. Поми­мо денег, адиюхцы оставили двуколку и одноглазого мерина, которых Тау продал за бесценок Алексею Буеверову

—  Где пили?

—  В доме Хахана Зафесова. Хапито и Петр тоже были у него, но раньше. Я их не видел.

—  Кто и каким образам убил сторожа?

—  Асфар. Трам заснул на пеньке. Асфар вырвал у него ружье и хотел оглушить старика... а он сразу растянулся... и ружье — пополам...

—  Ты знаешь, что такое отпечатки пальцев? — перебил Жунид.

        — Знаю.

—    Почему на ружье не было никаких следов?

На заплывшем небритом лице Зизарахова заиграл легкий румянец.

—   Это Газиз! Он дал Асфару свои кожаные перчатки.

«Чем меньше,— говорит,— оставишь своих пальцев на фер­ме,— тем лучше»

—    Сам он тоже был в перчатках?

      -Да.

Шукаев задумался. Все совпадало. Мустафа говорил прав­ду. Оставалось выяснить кое-какие подробности.

— С кем был Газиз на бахче у Талиба Бичоева?

— С Асфаром и Тау.

Теперь еще один вопрос. При обыске тела убитого Уна-рокова Дараев нашел фуляровый носовой платок. Чистый и совершенно новый. В уголках вышиты затейливые монограм­мы. Буквы трудно понять, адыгейские или арабские, так пе­реплелись, что Жунид, сколько ни вертел платок, не мог прочитать их. Сопоставив эту находку с последними слова­ми умирающего ротмистра, Вадим высказал предположение что платок должен служить чем-то вроде пароля.

— Что это? — спросил Жунид, вытащив платок из по­левой сумки. Мустафа вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

— Молчишь?

— Нет.,   раз начал — все скажу— Хахан не одобрял налет на конеферму «Зари». Асфару и Тау от него за это до­сталось крепко... Недавно Хахан велел нам всем уйти с Ку­бани. Он сказал, что, если мы не уйдем то вы нас наколете как мух!

Жунид поправил на руке напитавшуюся кровью повяз­ку  Дараева с фельдшером все еще не было

Руку саднило, в висках стучали назойливые дробные молоточки. «Наверное, поднимается температура»,— подумал Шукаев и, подбросив здоровой рукой несколько поленьев в костер, продолжал допрос

— Так что же платок?

— Для связи. Хахан дал ротмистру  Стоит показать пла­ток одному из тех людей, чьи имена вышиты на нем, и лю­бая просьба будет исполнена.

—   Чьи имена на платке и где искать этих людей? Мустафа покачал головой.

— Все, начальник. Чего не знаю — того не знаю. Хахан сказал это одному Асфару... а может  и Газизу тоже .. Я не знаю.

— Ладно. Кто этот цыган? — кивнул Жунид в сторону Будулаева.

— Парамон. Из табора. Прислужник таборного атамана Он тоже был тогда у Буеверова. Через него они лошадей толкали..

Парамона Жунид решил «взять» другим путем. Любому работнику угрозыска или милиции известно что ни один таборный цыган никогда не давал правдивых показаний, если на то не было особых причин.

—  Аскер, развяжите ему ноги и ведите сюда — крикнул Жунид и, поковырявшись в кучке дров, приготовленных для костра, выбрал поленце потолще.

— Слушай, цыган,— решительно сказал Шукаев, поста­равшись придать своему лицу самое «зверское» выражение.— Выбирай: или ты выкладываешь все начистоту, или... видишь эту дубинку? Погуляет она по твоей спине за милую душу!..

И Парамон «выложился» сразу и без фокусов. Дараев хохотал потом до изнеможения, слушая рассказ Жунида об этом допросе. «А если бы он все-таки отказался говорить, ты бы привел в исполнение свою угрозу?» — «Конечно, нет,— улыбаясь, ответил Жунид.— Просто я очень устал. Да и рука болела. Вокруг — лес. Махмуд — парень свой Ну — при­грозил, зато дело скорей двинулось...»

Парамон Будулаев показал, что он изредка помогал сво­ему хозяину Феофану третьему и Асфару сбывать краденых коней. Да, он знал об угоне карабаира и убийстве сторожа из Чохрака. Но не участвовал в налете, не сбывал чохрак-ских лошадей, не сделал ни одного выстрела во время сегод­няшней ночной стычки — у него и ружья-то не было, только финка А у какого цыгана нет финки? Был ли он в «Олене», когда ранили Дзыбова? Да, это сделал Буй, Мустафа сказал правду Почему Буеверов не поехал с ними? Очень просто: ревнует свою Ларису к ротмистру. Теперь уж все: ротмистр-то приказал долго жить...

Единственно, что насторожило Жунида, это упоминание Парамоном имен Бориса Фандырова и Шагбана Сапиева. Через них Будулаев реализовывал в городе некоторые вещи, похищенные шайкой Асфара. Главным образом, материю, дамское белье и прочее, что могло иметь хождение в городе.

Натренированная память Шукаева хранила десятки имен малознакомых или вовсе не знакомых ему людей. Причем имена эти до поры до времени надежно были запрятаны где-то в дальних уголках его мозга и выплывали лишь в случае необходимости.