— И я, если разрешите! — подскочил Тлишев, загляды­вая в глаза начальнику.

У него было такое огорченное лицо, что Жуниду стало его жаль, хотя едва ли беспечное поведение незадачливого помдежа заслуживало оправдания.

— Я тоже — с Алехиным и Коблевым,— сказал Дараев.— Жунид Халидович останется здесь...

— Вот и добро! — обрадовался Туков.— Людей у нас мало... Тлишев, ступайте ко мне в кабинет, я сейчас приду и тогда поговорим... Никуда вы не пойдете: по вас гауптвах­та плачет...

Тлишев понуро побрел к зданию, опустив плечи.

Туков пробыл у себя минут пятнадцать, очевидно, «сни­мая стружку» со своего провинившегося подчиненного, потом сел в тачанку вместе с приехавшим из области оперуполно­моченным и уехал на лубзавод.

Проводника не было. Жунид нервничал. Мало того, что не смогли как следует наладить охрану, так теперь еще вся­кие проволочки.

Наконец Алехин явился. Небольшого роста, рыжий, с непроспавшейся физиономией. Дараев скептически оглядел его.

—  Где ваша собака?

—  У нее повреждена лапа,— хмуро ответил тот.— По инструкции я не имею права применять больную собаку. Да и следа она не возьмет...

Дараев еще раз окинул Алехина взглядом. Гимнастерка топорщится под сползающим на живот ремнем, сапоги нечи­щенные, подворотничок грязный.

—   А по какой инструкции вы являетесь в отделение в таком помятом виде?

Алехин молча одернул гимнастерку.

—  Что с лапой вашего Джекса?

—  На колючку наступил...

—  Я — старший оперуполномоченный областного угро­зыска Шукаев,— сказал Жунид.— И ответственность беру на себя. Сейчас же идите за собакой. И чтобы были здесь не позже, чем через десять минут! Ясно?!

—  Есть! Слушаюсь! — заморгал Алехин.— Можно идти?

—  Да. Поторопитесь.

—  Ну, Вадим, ни пуха, ни пера,— сказал Жунид, когда за проводником звякнула калитка.— Не мне тебе объяснять, как важно найти Газиза. И заметь: побег не случаен. Дзыбов не хуже нас с тобой понимал, что рюкзак изобличает его с головой. И сегодня это лишний раз подтвердилось.

—  Постараюсь,— без всякого хвастовства в голосе от­ветил Дараев.— Махмуд, вы готовы?

—  Так точно!

... Ищейка действительно чуть прихрамывала, но сразу же уверенно взяла след.

Кроме Дараева, Коблева и Алехина на поиски беглеца добровольно вызвались идти два молодых осодмильца, кото­рых Жунид коротко проинструктировал.

На окраине аула Джеке остановился, принюхиваясь.

Потом наклонил морду и стал ковырять носом землю у себя под ногами. Алехин ослабил поводок и опустился на колени, прямо на мокрую глину, наблюдая за собакой.

Уже начинало темнеть. Нудный бисерный дождик, кото­рый сыпал, не переставая, весь день, прекратился, но зато теперь на аул наползал туман. Дараев включил электричес­кий фонарь.

Джеке нырнул в кустарник. Алехин и осодмильцы тоже зажгли свои фонари, Коблев обнажил пистолет.

—   Нет, Махмуд,— заметил его жест Дараев,— Газиз не так прост, чтобы застрять здесь в кустах.

Потаскав Алехина по колючим зарослям спутанной увяд­шей ежевики, Джеке снова натянул поводок и помчался к реке. Бежать пришлось около километра.

—   Разувайтесь,— крикнул проводник, следя за собакой.— Пойдем вброд через Фарс!..

За эти полчаса Алехин показался Дараеву гораздо сим­патичнее, чем вначале. Работал он споро. Остановив Джек-са, разделся, одежду деловито связал ремнем и, прикрепив ее себе сзади на шею, не оглядываясь, вошел в холодную воду.

Дараев и Коблев последовали его примеру. Осодмильцы было заколебались, но потом тоже разделись и догнали группу.

—   Теперь побольше двигайтесь,— буркнул Алехин, ког­да все оделись, стуча зубами от холода.— А то застынете.. Джеке! След! След!..

Поначалу ищейка металась по берегу, потеряв направле­ние, потом остановилась и подняла морду кверху.

—   Верхнее чутье! — с гордостью сказал проводник.

Овчарка рванула поводок и помчалась к стоявшему не­вдалеке одинокому домишке. По правому берегу Фарса тянул­ся довольно большой аул Дейхаг.

Дом был огорожен невысоким дощатым забором. Собака легко перескочила через него. Пришлось перелезать и людям, чтобы не терять времени: ворота и калитка находились с другой стороны.

Домишко — неказистый, маленький, крытый камышом Вокруг огород — высохшая ботва недавно вырытой картошки

Подбежав к деревянному порогу, Джеке зарычал. Шерсть на загривке поднялась дыбом.

—   Окна! — кивнул Дараев осодмильцам.— Охраняйте окна

Сам он подошел к двери и хотел уже стучать, как она открылась. Выглянул пожилой человек в нижнем белье.

—   Опоздали,— хрипло сказал он, увидев в свете фона­рей собаку и людей, одетых в милицейскую форму.— Сей­час я оденусь.

Вадим, выставив ногу, не дал ему закрыть дверь и про­тиснулся внутрь.

—   Оденетесь в нашем присутствии! Коблев, ребята! Идите за мной.

Когда хозяин засветил керосиновую лампу, Дараев раз­глядел, наконец, его лицо.

—  Зафесов?!

—  Я и есть...— хмуро отозвался старик, натягивая шта­ны.— Только ничем я тебе, начальник, не помогу... Скрывать не стану: был Газиз у меня. Был и ушел. Бурку взял, коня взял... и ушел. Далеко теперь...

—  Куда он направился?

Зафесов застегнул воротник рубашки, помедлил и, при­щурившись, поднял руки:

—  Про то я не знаю. Про то аллах знает...

—  Предъявите ваши документы,— сказал Дараев, с ин­тересом разглядывая бывшего вожака всех конокрадов и аб­реков старой Адыгеи. Это была первая встреча Вадима Аки­мовича с Хаханом Зафесовым. Дараев знал его только по рассказам Жунида и фотографиям регбюро.

Зафесов вел себя совершенно спокойно. Достал из кар­мана связку ключей, открыл старый, изъеденный шашелем шкаф и взял с полки бумаги. Пока Дараев просматривал паспорт и многочисленные справки об отбытии сроков нака­зания, Хахан безучастно сидел на табуретке. Только руки его были неспокойны. Крупные кисти с узловатыми жилистыми пальцами, когда-то, видимо, тонкими и красивыми, беспрестан­но двигались. То он потирал ими колени, то вкладывал одну в другую, ладонь в ладонь.

—  Осмотрите дом и двор,— коротко сказал Дараев, об­ращаясь к Махмуду Коблеву. Тот послушно вскочил и вмес­те с одним из осодмильцев приступил к обыску. Но, как Дараев и ожидал, ничего особенного они не нашли.

—  Рассказал ли вам Дзыбов, как он бежал из-под кон­воя? — спросил Вадим старика.

—  Зачем спрашиваешь, начальник? —-без улыбки отве­чал Зафесов.— Ваше угро знает, что старый Хахан — нейтра­литет. С тех пор, как Советская власть стала на Кубани, Хахан никому ни зла, ни добра не делает. Живет тихо. Ни­ кого ни о чем не спрашивает. Если секрет ему скажут, он не выдаст. Гость придет — примет. Накормит, напоит, в до­рогу проводит. Газиз гостем приходил. Бурку просил, коня просил. Я дал.

—  Какой может быть нейтралитет? — возмутился Мах­муд и покраснел, сетуя на себя, что не выдержал и вмешал­ся в допрос.

—  Э-э! Сынок! — горделиво усмехнулся хозяин и продол­жал, по-прежнему говоря о себе в третьем лице: — Ты еще не появился на этот свет, когда Хахан на лихом коне с де­сятком добрых джигитов нападал на байские усадьбы. Билбаев Хахан. Деньги и скот отбирал, бедным отдавал. Кула­ков тоже не жалел. А теперь нет ни баев, ни кулаков. Ком­мунисты всех прогнали. Кого теперь грабить? На крестьяни­ на Хахан еще руки не поднимал. Вот и есть нейтралитет...

—  Да поймите же вы, что ваше невмешательство — на руку именно врагам Советской власти! — вскипел Дараев.— И Газиз этот — белогвардейский сынок и конокрад, а возмож­но, и убийца... И вы помогли ему скрыться!..

—  Газиз — мудрый человек,— стоял на своем хозяин.— Газиз — гость. Молод ты еще, начальник, учить старого Хахана.

—  Ладно. Пусть гость. Где он сейчас?

Зафесов с досадой посмотрел на следователя. «Я же ска­зал тебе один раз,— можно было прочесть на его лице.— А ты опять за свое...»

—  С тобой говорить больше не буду, начальник,— сер­дито сказал Хахан.— Пустой разговор. Газиз бурку взял, лошадь взял и уехал. Все. Больше не знаю...