На совещаниях в управлении нередко говорилось, что раскрываемость преступлений растет, а вот насчет их пред­упреждения дело обстоит гораздо хуже. И Жунид активно участвовал во всем, что на канцелярском языке сводок Ми­хаила Королькова называлось «профилактическими меропри­ятиями». Помимо обычных дознаний, которые он вел, Шука-ев предотвратил несколько попыток хищения государственных средств и задержал с поличным не одного карманника.

Ивасьян после развязки афипской истории принял по отношению к нему холодновато-снисходительный тон, в ко­тором отчетливо слышались нотки неприязни и зависти. Жунид, всегда последним узнававший, что кто-то неискренен или откровенно враждебен к нему, вскоре почувствовал это. Тигран Вартанович со скрупулезной настойчивостью пытал­ся отыскать в любых действиях своего подчиненного «недо­зволенные методы и приемы» Однако ничего порочащего Шукаева до сих пор ему добыть не удавалось.

Начальнику управления Дыбагову уже пришлось по ано­нимному доносу наводить справки о родственных связях Жунида, но сведения о его отце — как о крупном конноза­водчике в прошлом, не подтвердились. Ивасьян; который «узнал» об анонимке, разумеется, раньше всех, посоветовал ему остерегаться Панченко «Больно уж дотошный,— много­значительно сказал Тигран Вартанович.— Знаете всякое может быть».— «Ничего не может быть,— глядя прямо в заросшую густыми волосами переносицу Ивасьяна,— сказал Жунид.— Панченко — умница и очень хороший человек. Никогда и никому (он подчеркнул эти слова) я не поверю, что Николай Михайлович способен на подлость»

Совсем неожиданным для тех, кто давно знал Дараева, было его выступление на партийном собрании. Он долго си­дел молча, видимо, плохо слушая, что говорилось, думал о чем-то своем, изредка посматривая то на Жунида так, точно видел его впервые, то на своего непосредственного началь­ника. Невеселые это были мысли. «Как» получилось,— сту­чало у него в висках,— что я, Вадим Дараев, которому не­сколько лет назад многие пророчили блестящую будущность, вдруг оказался на одной доске с ограниченным и завистли­вым Ивасьяном? Почему мне в какое-то время показалось, что нужно быть именно таким, как он?»

И Вадим Акимович не находил ответа. Глядя на Шукае­ва, он не мог не признать, что тот оказался прозорливее, способнее и, главное, честнее его. И в то же время не умел отрешиться от уколов самолюбия, которое продолжало твер­дить ему, что все происшедшее — досадная случайность и он, Дараев, по-прежнему,— первый работник в угрозыске и еще покажет себя. «Нет, черт возьми, совсем ты не так хорош, Как тебе кажется...» — чуть ли не вслух сказал о себе Ва­дим Акимович и попросил слова.

Он не щадил ни себя, ни Ивасьяна, обвиняя его в чван­стве, честолюбии и невнимании к мнению других сотрудни­ков угро. Сев на место, с красными пятнами на щеках, Ва­дим Акимович еще раз бросил взгляд на Жунида и вдруг поймал себя на мысли, что ему хотелось бы сблизиться с Шукаевым Было в. Шукаеве то, что Дараев утратил, сам не заметив, когда. Может, еще в те дни, когда люди, подобные Ивасьяну, пробрались на высокие посты и сеяли вокруг себя фальшь и лицемерие?

Все оживились. Встал Панченко и, как всегда, витиева­то стал говорить о пренебрежении начальника угрозыска к данным криминалистической экспертизы, к тем значительным мелочам, без которых невозможно раскрыть любое, даже са­мое банальное преступление.

Для Жунида все это было внове. Он не думал о ненормальностях в аппарате, не замечал их, занятый своей рабо­той Был доволен тем, что в связи с повышением получил оперативную самостоятельность и сумел сойтись по службе с лучшими, по его мнению, людьми — экспертом Панченко и старшим следователем Охтенко Остальное его не интересо­вало

Закончилось за это время и следствие по делу группы Буяна Пруткова. Народный суд учел данные Шукаева и по­ведение Семена, и Дуденко решено было не наказывать. Че­рез несколько месяцев после суда, по ходатайству управле­ния, в чем немалую роль сыграло вмешательство Жунида «рыжика» зачислили курсантом в Военно-кавалерийскую школу

Одним из счастливых свойств Жунида Шукаева было умение верить людям. Казалось, по роду своей профессии он легко мог стать подозрительным или, по крайней мере, осто­рожным в своих оценках людей и событий, но этого не про­исходило. К счастью, ошибался он редко. Но ошибки все-таки случались, и одна из них стоила Жуниду семейного благопо­лучия.

Он гнал от себя назойливую мысль о том, что личная жизнь не удалась и что женитьба на Зулете — заблуждение молодости. Разумеется, ему и в голову не приходило, что Зулета способна на измену или обман. Просто они слишком разные люди. Он вспоминал скромную, тихую девушку с длинными косами, которая краснела при одном лишь упоми­нании о замужестве, и, глядя теперь на свою нарядную пи­кантную жену, не узнавал ее. Жунид отлично понимал, что цивилизация в худших ее проявлениях гораздо труднее про­никает в среду женщин-горянок, чем мужчин Непокрытая голова, короткая городская прическа, модные платья с откро­венными декольте и фривольная болтовня с посторонними мужчинами,— все это еще долгие годы не коснется его со­племенниц, живущих в аулах. И Зулета тоже не была рань­ше исключением из общего правила. Теперь жена его неуз­наваемо переменилась и на мягкие замечания мужа отвеча­ла, что она не старуха и не те теперь времена, чтобы жить по древним обычаям. Она-таки отрезала косы, завела какие-то неизвестные ему знакомства, модно, и даже несколько крикливо, одевалась. Ему не приходило в голову, что скром­ной зарплаты старшего оперуполномоченного, пожалуй, не должно хватать на дорогие наряды. Но Жунид никогда не считал денег и пребывал на этот счет в полнейшем неведе­нии. Просто ему не нравился новый тонус жизни Зулеты.

И вот однажды, вернувшись неожиданно домой из коман­дировки, он, по обыкновению, отпер двери своим ключом и вошел в комнату Зулета сидела на диване с пылающим ли­цом. Когда на пороге появился Жунид, от нее отскочил мо­лодой, франтовато одетый хлыщ. Причем сделал он это с поспешностью, не оставлявшей сомнений в его намерениях. Шукаев в недоумении застыл на пороге. Франт, запина­ясь, назвался финагентом горфо Борисом Фандыровым и пос­пешно ретировался, пробормотав какое-то неясное объясне­ние своего присутствия здесь в столь поздний час. Что-то насчет вечеринки у Ивасьяна, где они были, и о необходи­мости проводить Зулету домой.

Зулета поднялась с дивана и, деланно улыбаясь, затара­торила о том, как веселилась у Тиграна Вартановича и как довольна, что познакомилась с его племянницей Назиади. Теперь ей не очень тоскливо, когда Жунид пропадает целы­ми днями на своей противной работе.

Он продолжал стоять молча. Лицо его наливалось крас­кой. И тут, когда Зулета подошла ближе, случилось то, о чем Жунид со стыдом и болью вспоминал потом всю свою жизнь. Он ударил ее. Не по-мужски, кулаком, а так, как сто лет назад били по щекам обидчиков, чтобы вызвать их на дуэль. Жу­нид медленно поднял руку и легко, но хлестко ударил Зуле­ту по лицу.

Она вскрикнула и, схватившись за щеку, испуганно от­ступила.

Потом плакала, униженно и жалко просила прощения, уверяла, что у нее ничего нет с этим Борисом, что она про­сто скучает, но Жунид не слушал.

В конце концов она пообещала ему завтра же подать заявление в медицинское училище и изменить образ жизни.

Но он уже знал, что это одни слова. Через несколько дней его вызвали на бюро и крепко отчитали за то, что он «избил» жену Значит, Зулета нажаловалась Что ж, он, ко­нечно, виноват Не сдержался Он даже не стал оправдываться и объяснять

После этого случая между ними установились странные отношения Жунид почти не говорил с женой ни о чем, кро­ме самых обычных домашних дел, приносил в получку день­ги и отдавал на хозяйство иногда они отправлялись в кино, словно ничего и не произошло Но прежнего не было, и Жунид старался появляться дома как можно реже Случалось, он исчезал на неделю и даже больше

Зулета часто со страхом поглядывала на мужа, но заго­ворить о его поведении не решалась