В былые времена на башне стояли дозорные, вглядыва­ясь в туманную даль перевалов — не появятся ли с чужой стороны враждебные племена, грозящие набегом мирным аулам. Тогда на башне зажигался костер, чтобы передать тревожную весть другим дозорным, на следующей башне, построенной за многие версты отсюда, у самого поворота ущелья. И там зажигался костер: медленно, но верно сраба­тывала примитивная сторожевая цепь.

Теперь башня бездействовала — стены наполовину об­валились, обнажив внутреннюю каменную лестницу, верхний марш которой зарос травой, и, как свидетельство минувше­го, здесь еще торчали в расселинах заржавленные обломки стрел.

У башни была дурная слава. Иногда забирались к под­ножию горы, которую она венчала, пастухи со своими отара­ми, и кое-кто из них слышал приглушенные, голоса, доносив­шиеся сверху, а вечерами в башенных амбразурах светился тусклый отблеск догоравшего очага.

Времена абреков давно прошли, поблизости от башни не было ни жилья, ни коша,— значит, либо духи, либо недобрые люди нарушали ее покой — таково было мнение стариков из ближайших селений, находившихся на расстоянии многих километров отсюда.

... Летним июльским днем на освещенной солнцем верхушке башни стоял старик, одетый в горский бешмет, папа­ху и сапоги из дорогой хромовой кожи. Сухая белая рука его поигрывала наборным поясом, другой он нервно теребил ма­ленькую седую бородку клином и не спускал глаз с узкой тропы, которая вела с перевала сюда, к подножию башни.

Аскетическое худое лицо его, с узкой ниточкой плотно сжатых ехидных губ, выражало нетерпение и тревогу. Выцвет­шие подвижные брови то и дело сходились на переносице, когда он щурился, и снова возвращались в прежнее свое положение, послушные ка,ким-то извивам его мысли.

Старик зло пнул носком сапога татарник, выросший на земляной макушке башни, и хотел уже спуститься вниз, но, бросив еще раз взгляд на уступ скалы, за которой скрыва­лась внизу тропинка, увидел всадников, медленно выезжав­ших из-за поворота. Он присел, не спуская взгляда с тропы. Всадников было четверо. Последний шел пешком, ведя под уздцы лошадь и ослика с поклажей.

Старик спустился по крутой лестнице к основанию башни, обошел ее с севера и исчез в густых зарослях ореш­ника и ежевики, подступавших здесь вплотную к каменной кладке.

Прошло не менее часа, пока маленький караван поднял­ся по извилистой горной тропе.

Прибывшие спешились и, разнуздав коней, пустили их пастись на поляне.

Это были — Феофан третий, бывший цыганский вайда, его жена, уже несколько поблекшая, но все еще красивая цыганка Рита, Алексей Буеверов и Хапито Гумжачев.

— Рита, собери сушняку,— коротко бросил барон и во­шел в башню.

Хапито и Буеверов последовали за ним.

Внутри, несмотря на жаркий полдень, было прохладно и мрачновато. Свет сюда проникал из двух верхних амбразур, наполовину скрытых сейчас полуобвалившимся балконом, подобием церковных хоров, на котором некогда стояли у бой­ниц воины, чтобы отстреливаться от врагов во время осады. Самый темный угол — под лестницей, которая крутой спи­ралью поднималась вверх. Пол выложен шершавыми, исщерб^ ленными временем известняковыми плитами. Посередине — импровизированный очаг из камней и закопченный чугунный котел.

Феофан сел на каменную скамью возле стены и расстег­нул ворот рубахи, обнажив волосатую грудь. Буеверов вытер ладонью лоснящееся от пота лицо, швырнул на пол бурку, которую принес с собой, и улегся на спину, выставив толс­тый живот. Хапито молча стоял у очага, зорко вглядываясь во мрак башни.

Не обнаружив ничего подозрительного, он пошел к Фео­фану, пнув по дороге ногой Буеверова.

—  Разлегся, боров...

—  Ну, ты... полегче,— устало возмутился тот.

—  Садись, Хапито,— подвинулся барон.

Гумжачев сел.

—  Ну, говори, пахан.

Феофан третий достал из кармана галифе помятую пач­ку «Северной Пальмиры», не торопясь закурил, с наслажде­нием пустил вверх струйку дыма.

— Не нукай, Хапито. Не запряг еще,— барон провел толстым пальцем по своим щегольским усикам, приглаживая их, и, сжав ладонь в кулак, хлопнул себя по колену.— Ког­да надо, тогда и скажу. Сиди и не дышь...

Глубоко посаженные глазки Гумжачева недобро сверк­нули.

— С огнем не шути,— сипло сказал он.— Сколько ждать будем? Делить пора. Где Хан?

— Хан придет. Он сказал. Ждать будем, вон-да!

— Ждать-то больше жданок нету,— подал голос Буеверов. Которую неделю под Богом ходим. Шукай половину людей пересажал, а мы ждем у моря погоды!

Феофан цыкнул на него.

— Заткнись, Буй. Без тебя знаю. Омар не даст нам влип­нуть.

Никто не произнес ни слова. Имя старого шейха действо­вало отрезвляюще даже на таких типов, как Хапито Гумжа­чев.

Вошла Рита с ведром воды и охапкой хвороста.

— Расселись, дармоеды,— беззлобно сказала она и, вы­лив воду в котел, поправила грудь под кофтой.— Варить мясо, что ли?

— Рано,— сказал Феофан.— Ступай пока. Посмотри, не идет ли старик. Скажешь, вон-да.

Рита ушла, покачивая бедрами. Обычный свой наряд — необъятную цыганскую юбку, она сменила сегодня на муж­ские бриджи, откровенно обрисовывающие ее несколько раз­давшиеся формы. Буеверов перевернулся на бок, провожая ее масляным взглядом. Барон заметил это, и швырнул в него непотушенным окурком. Тлеющий пепел попал Буеверову за воротник.

Он подскочил, как ужаленный, хлопая себя по шее.

—  Ты... подлюка! Чего бросаешься?

—  Если ты, поганый пес, еще хоть раз глаз на Риту по­ложишь,— прорычал Феофан, вращая .белками,— закажи моги­лу поглубже!

—  Тю... дурак,— все еще морщась, примирительно забор­мотал Алексей Буеверов.— Чего взъелся? Сдалась мне она...

—  Пахан! — Хапито встал со скамьи и сел на пол, под­жав под себя ноги.— Кончай тянуть! Пока старика нету — давай, говори. Чего делать будем? Куда уходить будем? Деньги делить надо.

—  Куда ты с этими деньгами сунешься? Сказано тебе, черт нерюханый, Шукай везде номера послал. Ни одной крас­ненькой не обменить!

—  Я плевал. Другой место не знают. Давай мою долю. Куда чемодан девал? Зачем глаза пыль бросаешь?

Хапито распалился и сверлил барона злобными глаз­ками.

— А уходить надо,— будто не замечая его требователь­ного взгляда, сказал Феофан.— Не сегодня-завтра Шукай здесь будет. Если Зубер или Парамон раскололись... Чего в самом деле старый хрыч тянет волынку...

Буеверов заерзал, сел на бурке,— его толстый живот уперся в согнутые в коленях короткие ноги.

—  А я чего говорю? Не верю я вашему этому мусульман­скому попу. Нужны мы ему как прошлогодний снег. Сам дра­панет с нашими тугриками, а нас — в каталажку. С Шука­ем шутки плохи. О том вы не хуже меня знаете...

—  Назад Дербент не еду,— отрезал Хапито.— Новорос­сийск еду. К Паше,— он длинно и замысловато выругался.— Где старик, почему не идет? Сам скажу! Разве я ему раб? Где акша

[57]

Внезапно из-под лестницы раздался скрипучий металли­ческий звук.

Хапито тотчас умолк, потянувшись к карману брюк. Фе­офан встал, выдернув нож из-за голенища сапога. Буеверов открыл рот.

—  Кто? — выдохнул барон.

—  Шейх Омар! — раздался в тишине башни негромкий спокойный голос, и из темноты показалась фигура старика.— Салам алейкум, уважаемые головорезы! Что? Как крысы с то­нущего корабля, собрались кто куда! А корабль, между про­чим, пока не тонет. Смотрите, как бы не продешевить!

Он неторопливым шагом прошел к скамье, на которой только что сидел Феофан третий, достал из переметной сумы, которую держал в руках, расшитую золотым узором бархат­ную подушечку и сел на нее, положив на колени холеные белые кисти рук.

— Вон-да!..— оторопело сказал барон.

Хапито, все еще сидевший скрестив ноги, опомнившись, подскочил и сделал в сторону шейха нерешительный и нелов­кий полупоклон.