И как могло случиться, что в дупле оказался перстень с красным, а не с зеленым камнем? Или таких мельхиоровых колец несколько?

Есть над чем поломать голову.

Шукаев отпустил Семена Дуденко спать, велел конвои­ру отправить Нахова в камеру и вернулся к себе.

Шел третий час ночи.

Он достал из кармана носовой платок, помочил водой из графина, обтер мокрым платком лицо, помотал головой, как бы стряхивая с себя сон, и, сев в кресло, выдвинул большой ящик стола.

Там, занимая всю середину ящика, лежала огромная тол­стая книга в сафьяновом переплете с золотым обрезом, ко­торую Дараев по его просьбе, заручившись заранее офици­альным письмом, подписанным Леонтьевым, с великим тру­дом выпросил в книгохранилище городской библиотеки.

Жунид толком не прочел, как она называется, потому что буквы на обложке были затейливо выписаны под старосла­вянскую вязь — что-то о ювелирах двора его императорско­го величества, о сокровищах российской короны и других стран и империй...

Иллюстрирована она была цветными литографиями, на­писана в помпезно-официозном тоне, на каждой странице мелькали титулы князей, герцогов, султанов и шахов, неког­да или теперь (издание 1915 года) владевших известными камнями и драгоценностями.

Он медленно переворачивал тяжелые листы, вчитываясь в непривычный текст.

Он прочитал об императорском скипетре, принадлежав­шем некогда Екатерине II, описание царских регалий — боль­шой императорской короны, малой короны, державы, орла к скипетру; ювелирных изделий, принадлежавших монаршей фамилии.

Жунид перевернул еще несколько страниц. Его не инте­ресовали царские безделушки.

В разделе, посвященном народному ювелирному искус­ству, он нашел скупое описание дагестанских колец, очень массивных, скульптурных, с дополнительными украшениями из монет, черневых и штампованных узоров, с зернью и филигранью. На цветной литографии было изображено не­сколько таких колец, и Жунид, разглядывая их, покачал го­ловой и прошептал вслух:

— Действительно... Такие же массивные... даже похожи. Значит, тут все верно, без подделки.

Он оглянулся на заворочавшегося во сне Вадима и по­правил козырек лампы, чтобы свет падал только на стол.

Ну, еще немного. Должно же быть в этой чертовой кни­жище что-нибудь о камнях! Еще полчаса — и спать!

Ага! Наконец...

«Алмаз Шах»... Знаменитый алмаз с желтоватым нацве-том, имеющий три подписи на персидском языке:

«Бурхан-Низам шах второй 1000 г.»; «Сын Джеганхир шаха Джехан шах 1051 г.»; «Каджар-Фатх-Али шах султан 1242 г.».

«Повидал этот камешек»,— подумал Жунид,— сначала им владели правители Ахмеднагары, а после ее захвата он по­пал в руки династии Великих Моголов. В конце концов ка­мень попал в Персию и был подарен шахом Хосрев-Мирзой Николаю I, как выкуп за убийство Грибоедова.

Все это не то, не то...

Вот!..

Бриллиант с голубым оттенком, абсолютно чистый, шес­тиугольной правильной формы с изумрудной гранью. Вес — двадцать шесть с половиною каратов. Один из двух знамени­тых камней, по преданию, составлявших собственность пер­сидских шахов и носивших романтическое название «Две капли воды», был подарен шахом богатой французской путе­шественнице, настоящее имя которой так и осталось неизвест­ным. Позднее камень был перекуплен русским купцом Лав­рентьевым и продан Ротшильдам за 150 тысяч рублей золо­том.

Все сходилось.

Именно этот бриллиант был похищен у ювелира Черно­быльского во Владикавказе в 1914 году.

Жунид закрыл книгу и задумался.

Почему, собственно, он пустился в эти ювелирные «изыс­кания»? Логичного, точного ответа на вопрос не было.

Как и Бондаренко в свое время, Шукаев понимал, что ради простого двухсотрублевого кольца никто, если он в своем уме, не станет совершать разбойничьего нападения на мага­зин. А такие отпетые типы, как Парамон Будулаев и Зубер Нахов,— тем более.

Настораживало с самого начала скопление фактов, кос­венно указывающих именно на особую окраску ярмарочного происшествия, безусловно связанного с людьми, имеющими дело с драгоценностями. Паритова Фатимат, неохотно давав­шая показания, ее муж Умар, завхоз драмтеатра (стоп! Улита там же работала гримершей! Совпадение ли это? Прове­рить!), Чернобыльский, старик, не внушающий доверия ни Сергею Тимофеевичу, бывшему начальнику черкесского угро, ни ему, Жуниду. А тут еще объявляется новое лицо, тоже подозрительное — Омар Садык.

Не слишком ли много ювелиров?

Шукаев на всякий случай сделал заявку в регбюро Севе-ро-Осетинского управления НКВД — разыскать ему все, что возможно, на Чернобыльского Самуила Исааковича, в свое время сидевшего несколько месяцев во Владикавказском ЧК по обвинению в утайке золота. Потом его освободили, пото­му что при обыске найдено было немного.

Особенного ничего не содержалось в письме, поступив­шем из Орджоникидзе, но одна фраза заинтересовала Жунида: «... в 1914 году у Чернобыльского был якобы украден бриллиант весом в 26,5 карата, весьма ценный, о чем была заметка в «Терских ведомостях».

Ни слова не говоря ни Вадиму Акимовичу, ни Арсену, Жунид раскопал эту заметку в «Терских ведомостях». Он молчал по той простой причине, что ничего конкретного у него не было, даже предположения — так, интуиция, которая постепенно приобретала характер уверенности.

Ну, хорошо! Он бы понял, если бы весь сыр-бор разго­релся из-за такого редкого бриллианта, как тот. Но причем здесь мельхиоровое кольцо?.. Может, это тоже своего рода пароль? Как фуляровый платок Хахана Зафесова?..

Пойди, разберись. Ясно одно — теперь все дороги ведут в Дагестан. Пока молчит Рахман, находящийся между жизнью и смертью, пока закрыл рот чем-то или кем-то напуганный Нахов, надо ехать в Дербент. Если Буеверов еще в Черкес­ске, то его не выпустят, а если уже смотался, то, сидя, сло­жа руки, его все равно не поймаешь.

Завтра в Черкесске его удерживает не так уж много дел. Надо, во-первых, передопросить Щеголеву, имея на руках данные экспертизы; во-вторых, предъявить перстень старику Чернобыльскому, обставив эту процедуру как можно остро­умнее и неожиданнее, а после обеда показать тот же перстень Паритовой и завмагу. И последнее — попросить Зулету ос­мотреть Рахмана. Ему так нужно, чтобы Одноухий Тау про­изнес хоть несколько слов.

Он еще раз достал из кармана перстень, полюбовался причудливыми переливами красного камня при отсвете лампы, положил кольцо в ящик стола, тихонько разделся, чтобы не разбудить Вадима, и лег на свободный диван.

Заснул он сразу, как будто провалился в глубокий чер­ный колодец.

Данные экспертизы окончательно подтвердили версию Шукаева. На ружье нашли отчетливые отпечатки пальцев, сходные с теми, которые сохранились на голенищах сапог, найденных у Щеголевых. И те, и другие были сверены с картотекой регбюро и оказались принадлежащими Алексею Буеверову, осужденному в свое время за связь с бандой рот­мистра Унарокова.

Порох в мешочке, изъятый при обыске в доме Улиты, и те несколько крупинок, которые Дараев нашел на подокон­нике в комнате квартиранта вдовы Пилипчук, были призна­ны идентичными. Эксперты произвели их химический анализ, анализ на содержание влаги — все совпадало. Гильзы под­ходили к ружью Кумратова и тоже имели, правда, неясные, но похожие отпечатки на те, которые были обнаружены на ружье и сапогах. Пуля, извлеченная из трупа Барсукова, была выпущена из ружья Кумратова. На финском ноже с набор­ной ручкой никто своих следов не оставил.

Итак, здесь почти все ясно. Шукаев еще не представлял себе некоторых деталей, но был убежден, что один из участ­ников убийства Барсукова и Кумратова, скорее всего играв­ший роль наводчика,— это Рахман Бекбоев, второй, непос­редственный исполнитель — Алексей Буеверов, а третий... Третьим мог быть и Парамон, и Хапито Гумжачев, и еще кто-либо пока неизвестный.

Оставалось для окончательного установления истины привезти в больницу охотника Итляшева и пасечника Юсуфа. Если первый узнает в Рахмане человека, который вмес­те с двумя другими находился в полдень на опушке, в.полу­часе ходьбы от глухого холмогорья, где, как предполагал Жунид, и произошло убийство, а второй — человека, сидев­шего с чемоданом на коленях на бричке, проехавшей мимо пасеки,— то всякие сомнения относительно участия Тау в преступлении, отпадут.