Семен вышел в сени вслед за попом и с интересом слу­шал, как взволнованный старик пытается объяснить эконом­ке, почему следует увести пса.

Васюта — квадратная, крепкая, с толстыми икрами, вы­глядывавшими из-под подоткнутой юбки — этакая гвардеец-баба,— явно неразговорчивая, сначала недоуменно поводила полными плечами, потом закивала и, швырнув тряпку в вед­ро, пошла отвязывать сенбернара.

—  Она его — к дьякону... к отцу дьякону отведет,— по­спешил объяснить священник.— Он тут недалеко квартиру­ет. Присмотрит за собачкой не-то. А мне как прикажете? То-жить уйти? Не дай, Господь, стрелять станете?

—  Нет, что вы,— успокоил его Дуденко.— Я надеюсь, до этого не дойдет. Живите, как обычно. Да, кстати, когда у вас служба?

—  Вечером уж сегодни... завтрева, как водится,— заут­реня, обедня...

Семен иронически покачал головой. Церковка эта была не единственная из действующих на Северном Кавказе, — были в Кабарде, в Осетии, кажется, в Калмыкии. Большинство православных церквей стояли заброшенными или использо­вались под складские помещения. Там же, где они еще дер­жались, постепенно приходя в запустение, немногочисленные прихожане скрупулезно выдерживали все обряды, а священ­нослужители всячески старались угодить официальным учреждениям и городским властям, если выдавался такой случай, чтобы сохранить «храм божий» в надлежащем виде.

— С этим, отец, придется, видимо, что-то придумать. Дня на два надо собор закрыть.

Поп наморщил седые редкие брови, соображая. Наконец, простоватое лицо его осветилось хитроватой улыбкой.

—  А можно. Чего ж нельзя? Навешу на ворота бумагу — объявление, значит, что так, мол, и так, батюшка заболел и службы два дня не будет

—  Этого достаточно?

—  А как же? Паства-то моя невелика, хвала Господу. У ворот потопчутся и уйдут восвояси. Бог простит.

—  Хорошо, так и договоримся. А вечером прошу вас, пока мы здесь, без крайней необходимости не выходить.

Священник замялся.

—  Разве токмо по нужде? — робко спросил он после некоторого колебания.

—  Ну, конечно,— рассмеялся Семен.

Орех Дуденко осмотрел сам, вспомнив детство и за­бравшись по стволу довольно быстро и ловко. Дупло он нашел не сразу: отверстие в нем размером со столовую тарелку было под толстым суком, давно отпиленным и за­мазанным по торцу цементным раствором. Свесившись, Семен запустил туда руку и сейчас же отдернул: что-то пискнуло и из дупла выскочила, заметавшись по сучьям, маленькая пушистая белочка.

— Фу, черт! — ругнулся он беззлобно.— Напугала хвос­татая!

Он пошарил еще. Рука наткнулась на круглый уступ, где у белки, очевидно, был свой маленький склад, потому что он, осторожно сжав пальцы, чтобы ничего не уронить, вытащил горсть всяких зверушечьих запасов — семечки, высохший огрызок яблока, тыквенную корку, несколько орешков.

Семен полез в дупло снова. На этот раз — опять раз­ная ерунда. Он не успокоился, пока не выгреб все беличьи «захоронки». Кольца не было. И только когда он стал мето­дически обшаривать трухлявые стенки дупла, морщась, если рука натыкалась на липких мокриц и паутину, в трещине уступа пальцы его наткнулись на что-то твердое, холодное.

Это был перстень.

Значит, Будулаев не соврал Феофану. Он действительно сунул его в дупло, удирая от своих преследователей. Однако едва ли он лазил на орех еще раз,— видно, сочинил, чтобы не получить нагоняй от барона.

Семен зажал кольцо в кулаке, чтобы не уронить, потому что дупло шло внутрь, в глубину, и упустить перстень туда означало вовсе лишиться его, если только не спилить дерево до основания.

Высвободив из дупла руку, по плечо измазанную корич­неватой древесной трухой, грязью и налипшей паутиной, он с любопытством стал рассматривать перстень. Таких он ни­когда не видел. Неширокий ободок самого кольца, тускло поблескивающий потемневшим в узорах мельхиором, оканчи­вался массивной, испещренной чернью коронкой, в центре которой крупно светился густой зеленью граненый камень.

«Красивое»,— подумал Семен и хотел сунуть кольцо в карман, но вспомнил слова Шукаева: «Возьмите его с полич­ным»,— л снова опустил перстень в дупло, аккуратно положив его на блюдцеобразный уступ, где у белки была кладовая. Сверху он засыпал колечко все тем же мусором, который прежде извлек оттуда и предусмотрительно запихал в Карман пиджака.

— Только бы цыган не смахнул его вниз,— пробормотал он, спускаясь.

С помощью попа Семен устроил своих людей довольно удобно: Глоба поместился в часовенке,— одно ее зарешечен­ное окошко позволяло видеть ореховое дерево почти целиком; толстого сержанта усадили в сенях дома, в просвет между занавесками он мог зрительно контролировать двор, а сам Дуденко примостился в сарае, с противоположного угла дво­ра. Отсюда он видел и портал собора, и часовню, и орех, и дом священника. Сарай был набит разной рухлядью — ста­рой мебелью, церковной утварью, ящиками из-под свеч. Се­мен подтащил к самой большой щели в дощатой стене сарая пыльное колченогое кресло с мягким сидением, вместо отсут­ствующей ножки подложил три кирпича и устроился в нем.

Оба его спутника уже получили самые строгие инструк­ции. В случае появления во дворе Парамона (у всех были его фото и приметы), ничего не предпринимать. Ждать, пока он йлезет на дерево, спустится и только тогда арестовать.

Дуденко самым подробнейшим образом растолковал сво­им подчиненным, как действовать в том или ином случае, были, вроде бы, учтены все возможные пути отступления Парамона, если он вздумает оказать сопротивление, может быть, даже вооруженное, и бежать, но... человек располага­ет, а Бог... наверное, именно эту поговорку вспомнил бы ус­лужливый батюшка Покровской церкви, доведись ему учас-твовать в обсуждении действий лейтенанта Семена Дуденко по поимке преступника.    

Ждали всю вторую половину дня. К воротам церковного двора подходили и, прочитав объявление, уходили люди — все больше старушки в ситцевых платочках, с котомками, в ко­торых, наверно, были их нехитрые приношения попу и его присным, получившим сегодня незапланированный выходной. Принесла молоко молочница, приезжал на телеге старьевщик, собирающий «утильсырье».

Будулаев не появлялся.

Семен боролся с дремотой: встал чуть свет, а здесь, в сарае, было тепло, тихо. Он так удобно устроился в мягком кресле.

Сумерки спустились на город сразу, окутав здание собо­ра, ограду и беленый домик священника густыми лиловыми тенями. Фонари на площади не горели, поп не зажигал огня может, улегся спать, может, тоже сидел у окна, любопытст­вуя, что произойдет во дворе.

Семен думал о предстоящей операции спокойно: волне­ние улеглось, потому что все как будто было продумано И ему не хотелось ударить в грязь лицом перед Шукаевым. Ему нравилось работать под началом Жунида Халидовича. Тотникогда не дергал своих людей, не навязывал им без нужды свою волю, наоборот, всячески поощрял инициативу и самос­тоятельность, иногда даже, может быть, дольше, чем следо­вало, держал их в неведении относительно собственных до­гадок и планов, чтобы не подавить их воли начальственным авторитетом.

Запреты и категорические указания от него они получа­ли лишь в тех случаях, когда он был абсолютно уверен в своей правоте. Но и тогда, насколько возможно, он стремил­ся обосновать свою точку зрения.

Вечер выдался душный. Листья ореха не шевелились на фоне лилово-синего неба, казались аппликацией, вырезанной из черной бумаги.

Площадь умолкла, лишь изредка шаркали по асфальту вдоль улицы шаги запоздалых прохожих да разливались на все лады сверчки и цикады в малиннике.

Семен протер носовым платком слипающиеся, глаза и осторожно приоткрыл дверь. Так лучше видно. А его самого со двора невозможно разглядеть во мгле сарая.

Едва он успел засунуть платок в брючный карман, как на землю-, возле собачьей будки, на затененное собором пространство, влажно хлюпнув, шлепнулось что-то мягкое, тя­желое.

Дуденко вздрогнул и напряг зрение, всматриваясь в тем­ноту. Бросали, скорее всего, со стороны ограды.