— То-то. И того, что я сказал тебе, не вздумай повто­рять даже во сне.

—  Что ты, господин, что ты...

—  Прежде чем ты уйдешь,— снова огладив бороду, ска­зал Омар уже благодушнее,— ответь мне еще на один вопрос.

—  Все, что хочешь, хозяин...

—  Заткнись и отвечай, когда спросят. Где платок Хахана?

—  У меня...— Зубер полез за пазуху.

—  Давай сюда,— снова нахмурился шейх.— Глупцами земля полна. Какой шайтан надоумил ваши пустые головы разбрасывать их повсюду?

—  Хапито велел...

—  Я еще оборву Хапито его длинные уши,— сказал ста­рик, пряча платок с монограммой, который отдал ему Нахов.— А теперь — можешь выпить такое вино, какое тебе, дураку, и во сне не снилось...

Нахов потянулся к кубку, который до этого не решался взять, но так и не успел к нему прикоснуться. Со стороны двора донесся стук в калитку.

— Ступай туда! — Омар повелительным жестом показал Зуберу на дверь в соседнюю комнату.— Там найдешь новую одежду — выбери себе впору: после того шума, что вы на­творили в Черкесске, тебе нельзя там появляться в прежнем обличье. Да сиди тихо, пока не скажу. Ступай. Деньги полу­чишь у меня, после...

Мягкие сафьяновые чувяки скрадывали шаги — Омар Садык подошел к калитке бесшумно и, слегка отодвинув металлический кружок, прикрывающий отверстие в ней, глянул на улицу Несколько секунд изучал лицо стоявшего там человека. Видимо, остался недоволен, потому что ватные брови его снова сдвинулись к переносице и, не сойдясь, за­стыли, придав его аскетическому лицу выражение досады и озабоченности. Он неторопливо открыл калитку и громко (так, чтобы было слышно в доме) сказал медоточивым голосом

—  Салам алейкум, дорогой гость! Зачем пожаловал? Разве Омар Садык неисправно платит налоги? Разве в чем прови­нился?

—  Почему вы обязательно должны были провиниться? — удивленно отозвался Сугуров. Он был в штатской одежде — на его плотной фигуре хорошо сидел слегка поношенный костюм, под ним — белая рубашка-«апаш», воротник поверх пиджака по моде тех лет и серые парусиновые туфли.

—  А зачем же ко мне присылают товарища из мили­ции? — так же громко спросил старик и улыбнулся просто­ватой улыбкой.— Входи, дорогой, мой дом — твой дом.

Арсен даже несколько растерялся Ничего себе — замас­кировался! Дряхлый старикан и тот узнает в нем милицио­нера!

—Почему вы решили, что я из милиции? — Арсен по­краснел, почувствовав, что снова совершил промах: или надо было сразу сознаться, или изобразить благородное негодова­ние и начисто отрицать, что он имеет отношение к органам А он вместо этого задает глупый вопрос, сама неопределен­ная форма которого уже содержит готовый ответ

Омар Садык пропустил Арсена вперед и тихо засмеялся скрипучим елейным смешком.

— Шея, дорогой. Шея загорела у тебя. Сразу видно, что носил мундир с прямым воротником. Имеющий глаза — да видит.

Сугурова Омар не стал принимать в кунацкой. Из при­хожей была еще одна дверь, ведущая в скромно обставлен­ную комнату, посередине которой стоял сосновый квадратный стол, накрытый клеенкой, четыре венских стула, в углу — оббитый кожей старый диван и два таких же кресла. Шкаф­чик-горка с простой фаянсовой посудой.

—  Садись, сын мой,— пододвигая Арсену стул, сказал хозяин.— Скажи твое имя. Знаешь, как говорят арабы: «Спе­ши обрадовать добрым словом встречного,— может больше не придется встретиться». А доброе слово как скажешь без имени?

—  Махмуд мое имя,— солгал Сугуров. Я действительно из милиции — вы верно угадали. Я постараюсь не отнимать у вас много времени...

—  Ничего, сын мой. Говори, я слушаю.

—  К вам у нас нет никаких претензий,— торопливо про­должал Арсен, постепенно овладевая собой.— Мой приход вызван необходимостью задать вам несколько вопросов...

Старик хитровато прищурился и сказ_ал уже без улыб­ки, но по-прежнему сладким тоном:

—  Прости, Махмуд, меня старика, но... если разговор по делу, то и вести его надо по делу. Может, есть у тебя какая книжечка, в которой написано, откуда ты и кто ты таков?

—  Разумеется, есть,— сказал Арсен и привычным движе­нием полез в карман пиджака, но вовремя остановился. Ну, и хитрая бестия этот белобородый! В удостоверении-то чер­ным по белому написано, что оно выдано никакому не Мах­муду, а Арсену Сугурову!

Омар, от которого не ускользнуло замешательство гос­тя, лицемерно опустил глаза и сказал примирительно:

— Забыл книжку? Ладно уж — старый Омар привык верить людям. Аллах велел верить. Говори, чего надо тебе?

Сугуров готов был провалиться сквозь землю. С ним обошлись, как с мальчишкой: сначала надрали уши, а потом погладили по головке. С трудом сдерживаясь, чтобы не наго­ворить грубостей, он задал-таки свой первый вопрос, отлич­но понимая, что инициатива принадлежит не ему:

—  Вам знакомо имя — Умар Паритов?

—  Нет, Махмуд. Не знаю такого.

—  Вспомните хорошенько. Он был у вас примерно две недели назад. По его словам,— привозил несколько колец на реставрацию. В одном — камень выпадал, в другом — умень­шить кольцо надо было... еще что-то.

Омар развел руками.

—  Много ко мне народу ходит. Может, и был такой Паритин...

—  Паритов.

—  Пусть так. Не помню.

—  Я хотел бы поговорить с вашими мастерами.

—  Нет никого Двоих третьего дня по мобилизации взя­ли, один — брата в армию провожает. Война теперь... А завт­ра — день нерабочий, воскресенье.

—  У вас три мастера?

Омар Садык поджал губы.

—  Четыре.

—  Трех нет, как вы говорите. А где четвертый?

—  Болеет

—  И часто у вас пустует мастерская? . Кстати, может вы мне ее покажете?

—  Нет, дорогой,— прищурившись, сказал Омар Садык и сухая ладонь его, лежавшая на столе, сжалась в кулак.— Не дело говоришь. То — нет претензий, то — покажи мас­терскую! Может, еще обыск захочешь сделать! Не много ли? Удостоверения нет, формы на тебе нет! Если дано тебе пра­во — возьми нужную бумагу у своего начальника — тогда приходи, все увидишь, все узнаешь, а теперь — не гневи аллаха!

Лицо старика преобразилось. Еще минуту назад привет­ливо-открытое, даже угодливое, оно стало теперь непроница­емо-жестким, враждебным. Ехидные тонкие губы сжались, глаза скрылись в узких щелках слегка припухших век, бро­ви вытянулись в одну почти ровную белую линию и показа­лись чужими, нарисованными белым гримом. Нет, не хотел бы Арсен Сугуров попадаться этому дряхлому на вид старцу на узкой дороге Зол и страшен он был сейчас в своем хо­лодном спокойствии.

И еще одно смутно беспокоило Сугурова,— он даже не отдавал себе отчета что это, но чувствовал какую-то неуло­вимую фальшь в словах Омара, в манере говорить и держать­ся, во всем его поведении. Возможно, сложись все иначе и не попади он сразу же впросак, Арсен и обратил бы внима­ние на то, как не вяжется абсолютно правильная, иногда даже изысканная русская речь Омара Садыка с наигранным стрем­лением упростить ее, уподобить речи не очень-то грамотного кавказца, который никогда не заговорит, как русский, пото­му что привык к горскому словоупотреблению — с повтора­ми, навеянными фольклорной языковой стихией, с ритмичес­ки организованным, плавным, даже напевным строем. Омар Садык говорил именно так, но не совсем так.

И Арсен, на протяжении всего разговора чувствовавший себя не в своей тарелке, не заметил, не понял этого.

Так он и ушел, не разобравшись, почему старик показался ему фальшивым, играющим не свойственную ему роль.

До ухода Сугуров еще спросил:

—  Вам не знаком бывший ювелир Самуил Исаакович Чернобыльский?

—  Как сказал? Прости, не расслышал!..

—  Самуил Исаакович Чернобыльский.

Садык снова согнал с лица жесткое выражение, провел по бороде рукой.

—  Когда-то имя его знали многие, сын мой. Известный был золотых дел мастер. Кавказские промыслы хорошо по­нимал. Много лет ничего о нем не слыхал. Да и раньше встре­чаться не приходилось. Люди рассказывали. Жив ли?