Гоголев, живший рядом со зданием управления, мог но­чевать дома и, зная это, уступил Шукаеву и обоим его по­мощникам — Вадиму Акимовичу и Арсену бывшую «комна­ту отдыха», устроенную позади кабинета еще Конопляновым, обожавшим всякую «помпу». Жунид было стал отказывать­ся, но Виктор Иванович не хотел и слушать. «Никаких раз­говоров,— тоном приказа заявил он.— Перебирайтесь сей­час же. И мне легче — будете держать меня постоянно в курсе событий. Кстати, спасибо вам: честно говоря, и я не очень надеялся, что вы все-таки разыщете останки Кумратова...»

В «комнате отдыха» стояли кровать, диван и нашлось место для раскладушки, на которой, как младшему, пришлось спать Сугурову.. Был письменный стол и полупустой книж­ный шкаф, в котором поместились все пять папок с делами.

Переезд из гостиницы много времени не занял — вещей у них почти на было: что надо мужчине — пара чистых ру­башек да смена белья, и уже после обеда в управленческой столовой, когда они вернулись на новое свое местожитель­ство, Шукаев сказал Сугурову:

— Ближайшие два-три дня мы обойдемся без тебя, Ар­сен. Сейчас получишь командировку, смени свою форму на самую обычную — не очень новую и не слишком старую гражданскую одежду — и поезжай вечерним поездом в Ма­хачкалу, а затем в Дербент. До отъезда побывай у Паритовых — узнай, к кому ездил завхоз театра... Еще раз — это тоже до отъезда,— сходи в драмтеатр, поговори с людьми, нроверь все протокольные данные, которые собрал о нем в свое время Бондаренко.

Затем наведаешься в переулок Псыжский, дом 5. Возмож­но, ювелир Чернобыльский вернулся. И от него, и от Паритова здесь тебе нужно только одно: к кому они ездили в Дагестан, у кого бывали — адреса, фамилии, имена. Прове­ришь их всех...— Я напишу письмо начальнику Дагуправления. Когда-то мы встречались в Москве, на курсах. Нужно проверить там ио картотеке всех, у кого были с визитами Чернобыльский и Паритет. Возможно, это совпадение, что они оба туда подались, а, возможно, и нет. Словом, выясни, что сумеешь,— нолная тебе свобода действий. Если понадобит­ся больше трех дней,— телеграфируй или позвонн.

—  Есть. Я могу сейчас идти за командировочным удос­товерением?

—  Да. Я договорился с Гоголевым. Иди. А мы с Вади­мом Акимовичем — в издательство.

Художник черкесского книжного издательства, довольно молодой, лет тридцати-тридцати двух щеголеватый мужчина с холеным лицом и манерами, претендующими на изыскан­ность (он даже говорил как-то особенно, растягивая слова, несколько нараспев) усадил их по обеим сторонам огромно­го, как кровать, двухтумбового письменного стола, завален­ного набросками, ватманом, раскрытыми книгами, баночками с гуашью и прочими рисовальными принадлежностями, и, картинно подперев подбородок согнутай в локте рукой с бе­лыми пухлыми пальцами, заговорил:

—  Мне сказал директор, кто вы, э-э... так что, понимаю, я полностью в вашем э-э... распоряжении. Чем могу служить, если не секрет?

—  Секрет,— строгим тоном ответил Жунид. Ему сразу не понравился этот человек, который явно кого-то изображал, видимо, думая, что он, как представитель искусства, должен отличаться от простых смертных.— В том смысле секрет, что наш разговор должен остаться между нами.

—  Ну, разумеется, разумеется э-э.... Простите, как вас величать?

—  Можно по званию,— невольно повторяя суховатый тон Жунида, сказал Дараев.— Я капитан, мой коллега — майор...

—  Прекрасно э-э... Я слушаю вас, товарищ майор.

Шукаев молча извлек из нагрудного кармана кителя па­кетик и достал из него сложенный вдвое потрепанный, с наполовину смытыми буквами, оборванный и обгоревший по краям листок из книги.

— Посмотрите внимательно. Это — на черкесском язы­ке, бумага сравнительно нестарая, значит, книга издана у вас не более двух-трех лет назад. Судя по отрывочным фразам, которые можно прочитать,— они не совсем стерты,— стра­ница вырвана из детской книжки или хрестоматии. Вот здесь, сбоку, край какого-то рисунка — не то огромное крыло, не то лапа, не то еще что-то...

—  В чем, собственно, моя миссия? — убрав со стола руки, точно боясь прикоснуться к лежавшему перед ним об­рывку бумаги, спросил художник.

—  Помогите нам установить, из какого издания этот листок,— сказал Дараев.

—  Причем, имейте в виду, что дело связано с убийст­вом,— жестко добавил Жунид.— Страница эта служила пы­жом в патроне.

С художника в момент слетел весь его лоск, и надмен­но-скептическое выражение лица сменилось неподдельным испугом.

— Я что же... я, конечно...— он для чего-то встал, по­тер руки, опять сел и, взяв лупу, обычную принадлежность графика, работающего в технике первого рисунка или граттографии

[44]

, принялся внимательно рассматривать листок.

Прошла минута, другая. Дараев вытер платком вспотев­ший лоб.

— Не припоминаете? — не выдержал он. Художник, не отвечая, еще несколько секунд изучал листок, потом торжествующе выпрямился и, захихикав, сно­ва начал манерничать пуще прежнего.

—  Вам повезло, э-э-э, дорогие мои. Вы напали на чело­века, которому не занимать зрительной памяти. А уж если рисунок — мой, так тем более. Я свой штрих узнаю из ты­сячи...

—  Неужели вы?..— Жунид с недоверием и надеждой посмотрел на художника. В эту минуту он был готов простить ему все — и франтоватую внешность, и чисто выбритые полные щеки, и покровительственный тон.— Неужели вы... вспомнили?

—  Вспомнил — не то слово,— продолжал тот свои хваст­ливые разглагольствования,— Я просто узнал. «Родная речь» для IV класса черкесской школы. Издана год назад, пример­но в августе сорокового. Да... год назад... подумайте — еще войны не было...

—  Вы нас простите,— сказал Жунид,— великое, конеч­но, вам спасибо, но... но мы должны иметь хрестоматию, чтобы не было и тени сомнения.

—  О! Понимаю, понимаю, э-э. Одну минутку,— он вско­чил, походкой балерины на пуантах прошествовал через всю комнату и открыл книжный шкаф. Поковырялся в нем, брез­гливо отставляя мизинец, когда рука его касалась пыльных корешков книг.

— Вот, пожалуйста!

Жунид взял учебник, стал лихорадочно листать.

—  Позвольте... Так, дальше, дальше — вот! Видите. При­несите-ка ваш замызганный лист. Совпадает? Совпадает. Рисунок к басне «Орел и- Курица». Это — огромное крыло, чувствуете? Остальное сгорело.

—  Чувствую.

—  Честно говоря, мы не надеялись на такую удачу,— с восхищением сказал Дараев.— Память у вас действительно редкостная.

Прощаясь, Жунид уже безо всякого предубеждения по­жал вялую белую руку художника. «Вот и верь после этого первому впечатлению,— подумал он.— Так, вроде бы, скольз­кий какой-то, а дело свое, видимо, знает неплохо...»

—  Что теперь? — спросил Вадим Акимович, когда они вышли из издательства и присели на скамейку в сквере на­против.— В адресное бюро? Но там нет сведений, в каком классе учится тот или иной ребенок.

—  Да, ты прав,— озабоченно ответил Щукаев.— И все же мы должны что-то придумать. Что, собственно, нам нуж­но? Нам необходимо выяснить, у кого из четвероклассников Черкесска в «Родной речи» вырвана страничка. Так?

—  Нет. Не так. У кого из пятиклассников. Хрестоматия выпущена на сороковой-сорок первый учебный год, а он уже кончился. Значит, этот ребенок уже в пятом.

—  Хорошо. Согласен. А что, если мы...— Жунид потер лоб — жест, который везде и у всех означает одно и то же.— А что если...

—  Ну?

—  Не нукай. Я знаю, что делать. Ты побываешь во всех десяти школах города, в каждой из них — примерно по три — по четыре пятых класса, значит, четыреста детей. Свяжешь­ся с учителями, пусть соберут ребят на обмен учебников в определенные дни. Скажем, сегодня — пятые классы. У них там такой порядок — прошлогодние учебники они сдают, новые или подержанные получают с денежной доплатой.

Пусть киоскер открывает каждую «Родную речь для IV клас­са на семьдесят восьмой странице, если она вырвана,— на заметку этого парня.