11 апреля, 1916 В стране мечты Последние поэты Высокая барка, — мечта-изваянье В сверканьи закатных оранжевых светов, — Плыла, увозя из отчизны в изгнанье Последних поэтов. Сограждане их увенчали венками, Но жить им в стране навсегда запретили… Родные холмы с золотыми огнями Из глаз уходили. Дома рисовались, как белые пятна, Как призрак туманный — громада собора… И веяло в душу тоской необъятной Морского простора. Смотрели, толпясь, исподлобья матросы, Суров и бесстрастен был взор капитана. И барка качнулась, минуя утесы, В зыбях океана. Гудели валы, как; в торжественном марше, А ветер свистел, словно гимн погребальный, И встал во весь рост меж изгнанников старший, Спокойно-печальный. Он кудри седые откинул, он руку Невольно простер в повелительном жесте. «Должны освятить, — он промолвил, — разлуку Мы песней все вместе! Я первый начну! пусть другие подхватят. Так сложены будут священные строфы… За наше служенье сограждане платят Нам ночью Голгофы! В нас били ключи, — нам же подали оцет, Заклать нас ведя, нас украсили в ирис… Был прав тот, кто „esse deum“, молвил, „nocet“ [7], Наш образ — Озирис!» Была эта песня подхвачена младшим: «Я вас прославляю, неправые братья! Vae victis! [8]проклятие слабым и падшим! Нам, сирым, проклятье! А вам, победители, честь! Сокрушайте Стоцветные цепи мечты, и — свободны, Над гробом осмеянных сказок, справляйте Свой праздник народный!» Напевно продолжил, не двигаясь, третий: «Хвалы и проклятий, о братья, не надо! Те — заняты делом, мы — малые дети: Нам песня отрада! Мы пели! но петь и в изгнаньи мы будем! Божественной волей наш подвиг нам задан! Из сердца напевы струятся не к людям, А к богу, как ладан!» Четвертый воскликнул: «Мы эти мгновенья Навек околдуем: да светятся, святы, Они над вселенной в лучах вдохновенья…» Прервал его пятый: «Мы живы — любовью! Нет! только для милой Последние розы напева святого…» «Молчанье — сестра одиночества!» — было Признанье шестого. Но выступил тихо седьмой и последний. «Не лучше ли, — молвил, — без горьких признаний И злобных укоров, покорней, бесследной Исчезнуть в тумане? Оставшихся жаль мне: без нежных созвучий, Без вымыслов ярких и символов тайных, Потянется жизнь их, под мрачною тучей, Пустыней бескрайной. Изгнанников жаль мне: вдали от любимых, С мечтой, как компас, устремленной к далеким, Потянется жизнь их, в пустынях палимых, Под coлнцeм жестоким. Но кто же виновен? Зачем мы не пели, Чтоб мертвых встревожить, чтоб камни растрогать! Зачем не гудели, как буря, свирели, Не рвали, как коготь? Мы грусть воспевали иль пальчики Долли, А нам возвышаться б, в пальбе и пожарах, И гимном покрыть голоса в мюзик-холле, На митингах ярых! Что в бой мы не шли вдохновенным Тиртеем! Что не были Пиндаром в буре гражданской!..» Тут зовы прорезал, извилистым змеем, Свисток капитанский. «К порядку! — воззвал он, — молчите, поэты! Потом напоетесь, отдельно и хором!» Уже погасали последние светы Над темным простором. Изгнанники смолкли, послушно, угрюмо, Следя, как смеются матросы ответно, — И та же над каждым прореяла дума: «Все было бы тщетно!» Согбенные тени, недвижны, безмолвны, Смещались в одну под навесом тумана… Стучали о барку огромные волны Зыбей океана. 1917 Счастие уединения На побережьи речки быстрой Свой дом в уединеньи выстрой, В долу, что защищен отвесом Зеленых гор и. красных скал, Поросших, по вершинам, лесом Тяжелых многошумных буков, Где в глубине не слышно звуков, Где день, проникнув, задремал. Как некий чин богослужебный, Свершать, в рассветный час, молебны Ты будешь — мерностью напева Хвалебных гимнов, строгих строф; Потом, без ропота и гнева, До зноя, выполнять работу, Чтоб дневную избыть заботу, — Носить воды, искать плодов. Чем утро будет многотрудней, Тем слаще будет о полудне Вкушать, по трапезе недлинной, Покой святой, за мигом миг, Иль, мыслью вольно-самочинной, Под сенью царственного кедра, Вскрывать обманчивые недра Припомнившихся мудрых книг. Но, только жар недолгий свалит, И предзакатный луч ужалит Зубцы знакомого утеса, А по траве прореет тень, Пойдешь ты на уклон откоса, Куда, на голос человечий, Привычной ожидая встречи, Из рощи выбежит олень. Вечерняя прокличет птица; Мелькнет поблизости орлица, С зайчонком в вытянутых лапах, Летя в гнездо, на скальный скат; И разольется пряный запах Обрызганных росой растений, Да явственней вдали, сквозь тени, Заропщет горный водопад. В тот час наград и час возмездий, Встречая чистый блеск созвездий, Вдвоем с широкорогим другом Три чаши благ ты будешь пить: В безлюдьи властвовать досугом, Петь вдохновенней и чудесней Никем не слышимые песни И с женщиной снов не делить! |
