Послышался отдаленный топот. Все ближе.

– Кавалерийский отряд! – крикнул Зарницын.

Все бросились к окнам.

Теперь уже ясно слышался мерный стук копыт на улице за садом.

Прошло несколько мгновений, и вот, заглушая шум копыт, вдруг раздались звуки воинственной песни.

Чей‑то мужественный голос пел:

При первых звуках песни Герта насторожилась.

– Это ландвер! – воскликнула она и бросилась из комнаты.

Через минуту ее светлая фигура промелькнула в саду, в полосе лунного света.

Не долго думая, Новиков в одно мгновение был уже в окне и, спрыгнув в сад, побежал за ней.

Он нашел Герту там же, где и утром, на заборе, и примостился рядом с ней. Вся бледная, она взглянула на него блестящими глазами, с легкой улыбкой.

Озаренные луной, медленно продвигались по улице всадники.

А голос крепнул, ширился и звучал, как вызов.

Всадники уже проехали, и издали донесся, как боевой клич, последний аккорд напева:

Последние звуки замерли вдали, а Герта все еще смотрела вслед темным силуэтам всадников.

– О чем вы думаете, Герта? – тихо спросил ее Новиков, как‑то невольно называя ее просто Гертой.

Она медленно повернула к нему бледное лицо и ответила:

– Я завидую им.

И она тихо повторила напев:

Герта легко спрыгнула и медленно пошла по дорожке к дому.

Новиков догнал ее.

– Да, сегодня, Герта, – начал он, осторожно беря ее за руку, – завтра уже не принадлежит нам. Завтра мы расстанемся надолго, может быть, навсегда.

Он почувствовал легкое пожатие ее руки и поднес ее к своим губам.

Она не отняла руки и все так же медленно шла с опущенной головой.

– Будете ли вы вспоминать обо мне, Герта? – спросил он.

– Я не забуду вас, – услышал он тихий ответ.

Она освободила свою руку. Лицо ее приняло строгое, печальное выражение.

– Я не забуду вас, – продолжала она, – но, может быть, мы увидимся с вами скоро… Кто знает!

Новикову безумно хотелось схватить в объятия эту бледную, такую прекрасную девушку и целовать ее печальные глаза, ее золотые кудри. Но мгновенная мысль обожгла его. Зачем? И что будет дальше? Какое право имеет он возмущать ее покой, он, идущий на бой? Разве может связать он теперь свою жизнь, ему не принадлежащую, с чужой, едва расцветающей жизнью? Он сдержал свой порыв.

– Герта, – начал он, – эти немногие дни, которые я провел здесь, останутся моим лучшим воспоминанием. И если я останусь жив, я вернусь к вам, я вернусь сюда…

Его голос прервался. Он удержал готовое сорваться признание.

Она вдруг остановилась и словно ждала. Она казалась светлым видением в своем белом платье, в лунном мягком сиянии.

Несколько мгновений длилось молчание. Она первая нарушила его.

– Прощайте, – печально сказала она, – но только помните всегда, в минуты опасности, в бою, что вы дороги мне, что моя мысль, моя душа неотступно будет с вами, и если небо не остается глухим к нашим молитвам, – Бог сохранит вас. – Она подняла на звездное небо вдохновенный взор. – Прощайте же! Здесь ли, там ли, – она подняла руку к далекому небу, – но мы еще встретимся.

И прежде чем Новиков успел сделать движение, она повернулась и побежала к дому.

Он долго стоял и смотрел ей вслед. Страшная тоска, словно сознание безвозвратной потери, наполнила его душу. Разве он не безумен! Отчего не взял он счастья, которое так неожиданно встретило его на пути? Отчего не обогатил своей пустынной жизни хоть одной минутой счастья? Этих минут так мало, так бесконечно мало, и они не повторяются!..

Он вернулся домой. Его друзья уже прощались с Гардером.

– Мы еще увидимся, увидимся завтра, – твердил растроганный старик. – Мы проводим вас…

Окончив последние приготовления, друзья решили отправиться из дому на рассвете прямо в легкий кирасирский полк, где служил Зарницын, устроивший для Новикова и князя лошадей из числа заводных, и продолжать путь уже вместе с полком.

Зарницын и Бахтеев скоро заснули. Но Новиков заснуть не мог.

Он сидел у открытого окна, и сладкие и печальные мысли овладели им. Непробудная тишина царила вокруг. Но вдруг он вздрогнул и прислушался. Снизу послышались тихие, печальные звуки какой‑то незнакомой мелодии. Сперва тихие, словно издалека доносившиеся звуки стали громче, отчетливее и, казалось, наполняли собой весь дремлющий сад и страстной тоскою и бесконечным восторгом дрожали в воздухе.

Новиков узнал скрипку. Звуки лились, как слезы. Словно чье‑то сердце плакало о чудной несбыточной мечте и молило и ждало чуда – вернуть невозвратимое, сделать доступным недостижимое. Блаженные воспоминания минувшего, горечь настоящего, страх темного будущего, минутный крик торжества сливались в одну молитву, возносящуюся к бесстрастным звездам, к безответному небу. Невысказанное и непроизносимое, все, что таится в душе человека, в ее тайниках, все, чему нет выражения на человеческом языке, изливалось в этих звуках. Скрипка пела… Она пела о блаженных страданиях любви, о радости первого свидания, о горе разлуки, о счастье, которого нет, но которое могло бы быть… Скрипка рыдала, ликовала, молилась и плакала…

Новиков чувствовал, как непривычные, незнакомые с детства слезы закипали в его душе, как сердце его переполнялось любовью, нежностью, отчаянием… Волшебные дали раскинулись перед ним, иной мир рисовался обманчивым миражем перед его внутренним взором, мир недостижимый, как потерянный рай.

Судороги сдавили его горло, он опустил на руки голову и уже не мог сдержать слез.

А внизу, у окна, бледный, как мрамор, стоял старый Готлиб со своей волшебной скрипкой; его горящие глаза были устремлены в сад и, казалось, созерцали чудные видения, реявшие в лунном сиянии, и в морщинах его старого лица застыли слезы. А на полу у его ног, на коленях, сложив молитвенно руки, стояла Герта…

В великолепный солнечный день 12 апреля улицы столицы Саксонского королевства Дрездена были заполнены толпами оживленного, празднично настроенного народа. Весь город был богато украшен. С балконов домов и из окон свешивались ковры и гирлянды цветов. Гирляндами, цветными материями и русскими и саксонскими флагами были украшены фасады зданий. В окнах магазинов виднелись портреты императора Александра I и масса карикатур на Наполеона, и были выставлены многочисленные книжки – памфлеты на него же. Виднелись транспаранты с надписями: «Добро пожаловать», «Александру – освободителю», «Боже, благослови его оружие» и т. п. Над воротами заставы возвышался убранный цветами вензель императора. Члены магистрата, почетнейшие граждане города и группа нарядных, в белых платьях, девушек с полными цветов руками шли по дороге за заставу, сопровождаемые восторженными криками: «Да здравствует русский император! Да здравствует русская армия!»