– Но отчего бы не поехать в Карлсбад и вам? – обратился он к Никите Арсеньевичу. – Мне кажется, для княгини это было бы полезно. Перемена впечатлений, курс лечения в Карлсбаде – это, несомненно, повлияло бы благотворно.

Князь был очень рад неожиданному союзнику и с жаром ответил:

– Да, я был бы счастлив этой поездке, не знаю, как княгиня.

Ирина сидела молча, опустив голову. В ее душе происходила та же борьба. Она боялась приблизиться к тому, от чего, по ее сознанию, должна была бежать, и страстно хотела этого.

– Я не знаю, – тихо отозвалась она, не подымая головы, – мне кажется, я так устала, что мне не хочется двигаться.

Она усмехнулась.

– О, это нехороший признак, – улыбаясь, заметил Дегранж, – в таком случае именно необходимо насильно оживить организм. Нельзя поддаваться временному упадку духа. Здесь, вдали от событий, в неизвестности нервы чрезмерно напрягаются. Я понимаю, какие великие для России и страшные события теперь совершаются. Но их легче переживать вблизи, чем вдали в полном неведении.

Последние слова Дегранж произнес с особенным ударением. Ирина молча покачала головой, между тем как сердце ее сильно билось и она готова была кричать: ехать, ехать, ехать!

Вечером приехал Буйносов и прямо начал с того, что сегодня он видел медика Киршбаума, который лечит всех сенаторов, и с первых же слов о состоянии здоровья Ирины Киршбаум заявил: в Карлсбад!

– Я завтра же привезу его, – закончил Буйносов.

– Ради Бога, отец! – воскликнула Ирина.

– Но, дорогая Irene, отчего бы нам не поехать и в самом деле? – ласково начал Никита Арсеньевич. – Для тебя это будет развлечением, а для нас, – ведь вы поедете с нами, Евстафий Павлович? – обратился он к Буйносову.

– Еще бы! – радостно откликнулся Буйносов.

– Вот видишь, – продолжал Никита Арсеньевич, – а для нас это полезно. Мы подлечимся.

Он нежно взял Ирину за руку.

– Притом мы встретим там своих. И, может быть, даже Левона. А? Поедем.

Князь чувствовал, как похолодела в его руке рука Ирины, когда она тихим, беззвучным голосом ответила:

– Делайте, что хотите, я на все согласна.

Дорога действительно оживила Ирину. Она так по – детски была оживлена и весела, как давно уже не бывала.

Бахтеевы выехали целым поездом в сопровождении многочисленной прислуги, в числе которой устроилась и старая Дарья. С Бахтеевыми ехали Евстафий Павлович и Дегранж; последний только до Вильны.

Уже в дороге путники узнали печальные вести об оставлении Дрездена и отступлении союзных войск за Эльбу, а также и о смерти Кутузова.

Эта смерть особенно поразила Никиту Арсеньевича. Он вдвойне скорбно почувствовал утрату. Он потерял своего сверстника, с которым было связано много воспоминаний, и, кроме того, оплакивал в нем человека, нужного для России в эти тяжелые дни, в которого верила вся Россия.

Чем дальше подвигались, тем нетерпеливее становилась Ирина.

Они ехали по пути наших войск. Вот и цветущий Бунцлау, где погасла славная жизнь князя Смоленского и где несколько недель тому назад жил и тосковал. Левон… Но Ирина не подозревала этого.

Подъезжая к живописному саксонскому городку Герлицам, они услышали от местных жителей, что союзная армия расположилась у Бауцена, недалеко от Герлиц, и что в Герлицах сейчас много русских.

Ирина непременно захотела остановиться здесь, и старый князь не противоречил ей. Один Евстафий Павлович робко заметил, что находиться так близко от армии небезопасно, но его мнение не было принято в расчет. Ирина так и горела нетерпением быть поближе к театру войны.

И, действительно, в городе они увидели немало офицеров, приехавших в тыл по делам.

Найти помещение не представилось затруднений. Едва хозяин гостиницы, где они остановились, узнал, что богатым путешественникам нужен дом, он сейчас же предложил свой, находящийся верстах в трех от города у живописной горы Ландс – Крон. Евстафий Павлович, по просьбе Ирины, сейчас же поехал осмотреть его и вернулся в полном восторге.

Это был прекрасный, просторный дом, окруженный цветущим садом. С верхнего балкона открывался великолепный вид. Все хозяйственные пристройки, конюшни и сараи были в полной исправности.

Князь не стоял за ценой, и даже алчность трактирщика была вполне удовлетворена.

И дом, и сад, и окрестности чрезвычайно понравились Ирине. А с горы открывался великолепный вид. Вдали синели хребты Богемских гор, а кругом виднелись, раскинувшиеся среди долин и лесов, многочисленные городки и деревни, утопавшие в зелени.

И впервые за много дней радостное успокоение сошло на душу Ирины. Здесь тишина, здесь нет докучного шума столицы, ни сплетен, ни знакомых, так надоевших лиц. Долго ночью сидела она на балконе… Медленно поднялась из‑за горы луна. Благоухал сад… И жажда жизни властно пробуждалась в молодой душе.

Евстафий Павлович с утра отправился в город на разведку и вернулся к завтраку оживленный, веселый, забыв все свои опасения, с целой кучей новостей.

Здесь, в Герлицах, оказался сам Александр Семенович Шишков, статс – секретарь, неотлучно находившийся при государе, автор всех замечательных манифестов. Уж если здесь он, значит, опасности нет. Государь с прусским королем впереди при армии. Сражение при Гершене не имеет значения. Мы просто отступили, чтобы усилиться. Шишков говорил, что у Бауцена позиции очень сильные, что мы теперь сильнее Наполеона и в победе нельзя сомневаться, что государь весел и бодр, как никогда, а прусский король все боится. Здесь находятся еще несколько чиновников из главной квартиры. Александр Семенович очень рад, что здесь князь, и непременно хочет повидаться с ним.

Никита Арсеньевич тоже был очень доволен этим обстоятельством. Есть с кем поговорить, узнать новости, выяснить некоторые положения. И, кроме того, несмотря на разницу взглядов, он всегда любил этого вечно» юного», пылкого старика, всегда увлекающегося, иногда неистового на словах, но доброго и мягкого на деле. Страстное поклонение всему русскому и нелюбовь ко всему иноземному доводили его иногда до крайних мнений, создавали ему врагов и при дворе и в обществе, но за него была действительная беззаветная любовь к России и доверие императора.

Шишков не утерпел и в тот же день приехал к князю. Князь встретил его радушно, была довольна и Ирина, а Евстафий Павлович не знал, как и угодить знатному гостю. Шишков нравился Ирине своим старомодным, вычурно – любезным разговором, постоянным доброжелательством и искренностью. После обычных приветствий разговор, естественно, перешел на современные события.

Шишков был недоволен союзниками.

– Помилуйте, – говорил он, – на что это похоже? Мы их насильно спасаем от этого губителя народов. А они что? Их король открыто говорит, что его завлекли в союз с Россией, их генералы сваливают всю вину за гершенское дело на нас, их солдаты грабят своих же и потом в своих преступлениях обвиняют наших, их офицеры волками смотрят на наших, а жители рады шкуру содрать с нас. Не дай Бог неудачи, да они нас, как предатели, сейчас же бросят. Государь – святой. Он один терпит и страдает за всех, обо всем думает и сам ничего не ищет… Э – эх! – старик с досадой махнул рукой, – неблагодарный, бесчувственный народ.

– Я всегда говорил, – заметил Бахтеев, – что мы пригреваем змею на своей груди. У нас своего дела довольно. Нелегко починиться после прошлого года.

Шишков покачал головой.

– Пока на престоле сидит сей ненасытный властолюбец, никакой покой не может быть, – сказал он. – Французы – хороший народ; конечно, они безбожники и легкомысленны, но сердце у них верное, и ежели бы им дать истинного христианского короля, то с течением времени их нравы улучшились бы. Надлежало бы теперь же объявить французскому народу, что наш архистратиг вооружился священным мечом не против Франции, а единственно против похитителя престолов, дабы народ французский понял, что не считаем его исконным врагом. Он мог бы сделаться нам надежным другом. А теперь Австрия! – всегда были предателями. Что она сейчас задумывает? Всем обещает, всех улещает, – а сама ни туда, ни сюда. – Шишков глубоко вздохнул и добавил: – Трудно сейчас государю, очень трудно. А он всегда светел, твердо верит в Промысел Божий.