Князь с жадным вниманием слушал пылкие слова старика.

– О, – с жаром продолжал Гардер, – мы страдаем не от одного Наполеона. Мы имеем лозунгом – борьбу не только за внешнюю свободу! Нет! Мы измучились под властью феодалов. Мы, основатели Тугенбунда, были гонимы не одним Наполеоном, но и своим королем. Где прекрасные обещания канцлера Гарденберга, торжественно три года тому назад на собрании областных депутатов обещавшего от имени короля представительный образ правления, наделение крестьян землею?.. Где все это? Сам король со своими приспешниками – фельдмаршалом Калькрейтом, министром Фоссом и другими заведомо обманывали народ! Штейн в свое время сумел добиться личной свободы для крепостных крестьян, и что же? Тогда само наше правительство, боясь его, донесло на него французскому правительству… И Штейн бежал из родной страны, гонимый, как зверь, и наконец нашел себе защиту в лице вашего великодушного монарха. А народ остался по – прежнему рабом! Я и другие члены Тугенбунда едва спаслись и разбежались по глухим углам. И только теперь, когда вы пришли спасать нас, мы снова можем поднять голову!.. Они дошли до того, что не хотели всеобщего ополчения, боясь, что народ, свергнув иго Наполеона, обратит свое оружие против них! Но ополчение вызвано к жизни народной душой, упорными стараниями Штейна и благородным призывом вашего государя! Король ненавидит Штейна и не верит вам и боится вас!..

Взволнованный старик замолчал.

Никогда князь не ожидал от этого кроткого старика такой бури негодования, такого страстного порыва. Пламенная речь Гардера осветила ему положение дел. Мысли роем закружились в его голове. «Всемирный союз за свободу народов», – вспомнил он слова Монтроза. Да, угнетенные народы могут соединиться для общей борьбы. Яснее представилась ему и роль Штейна при русском дворе. Он вспомнил насмешливую, но полную глубокого значения фразу дяди: «Штейн великий патриот, но он хочет подменить прусского короля русским императором».

Со стороны Штейна это был гениальный ход. Всем была известна склонность императора к либеральным идеям. И, поставив его во главе союза, можно было смело надеяться провести при его помощи, помимо желания короля, самые широкие реформы.

– Господин Гардер, – сказал князь, – вы открыли мне новые горизонты. Я понимаю вас и сочувствую вам. В моей стране тоже рабство, но мы в лучших условиях, так как наш монарх едва ли не сильнее нас чувствует, что настало время разбить цепи, сковавшие народ.

– Да, в этом вы счастливее нас, – ответил Гардер. – И дай Бог вашей великой и великодушной родине скорее увидеть солнце свободы!

Их разговор был прерван приходом Новикова. С некоторым удивлением он взглянул на взволнованные лица собеседников. Особенно поразило его волнение князя, в последнее время словно окаменевшего в холодном, мрачном равнодушии.

Старик по обыкновению радушно встретил его.

– Ваш товарищ передал грустную весть, – сказал он, – вам надо завтра выступать. Куда вы назначены?

Новиков сказал.

– Бог сохранит вас, – с чувством произнес Гардер.

Новиков оглянулся по сторонам, ища глазами Герту, и вдруг вскрикнул:

– Фрейлейн Герта! Вы!..

Его возглас имел такое странное выражение, что князь быстро обернулся и застыл пораженный.

Вся розовая от смущения, на пороге стояла Герта. Но где ее великолепные косы!..

Несколько мгновений длилось молчание. Старый Готлиб с глубокой нежностью глядел на свою дочь.

Первым опомнился Новиков. Он быстро сделал несколько шагов к Герте.

– Фрейлейн Герта, – с волнением произнес он, – что вы сделали!

Она еще больше покраснела, но не опустила глаз.

– Вот, – гордо ответила она, протягивая руку, украшенную железным кольцом.

С глубоким, почти благоговейным чувством Новиков бережно взял эту тонкую детскую ручку и, наклонившись, поднес ее к губам. Герта не отняла руки, и порыв молодого офицера и самому Гардеру показался вполне естественным.

Князь тоже был тронут.

– Фрейлейн Герта, нам нечего говорить. Дайте и мне вашу руку, – произнес он.

Герта протянула ему руку, и он тоже поцеловал ее.

К Герте сразу вернулась ее непринужденная веселость. Она казалась счастливой.

– А где же третий? – спросила она.

– Он ушел готовиться к отъезду, – ответил Новиков. – Он завтра выступает.

– А вы? – спросила Герта.

– И мы с ним, – отозвался князь.

Герта мгновенно побледнела и резко отвернулась.

– Вот как, – тихо сказала она. – Я пойду распоряжусь..

И она торопливо выбежала из комнаты. Верный Рыцарь ждал ее у порога.

Девушка сбежала с крыльца и бросилась в глубину сада. Рыцарь тихо, без обычного лая, бежал за ней. Он понимал, что Герта бежит по глухим дорожкам сада не для игры. В заросшем травой и кустами углу сада под большим столетним каштаном девушка тихо опустилась на старую скамейку и закрыла руками лицо. Верный Рыцарь тихо и ласково ткнул в ее руки холодным носом. Герта открыла лицо, порывисто обняла Рыцаря за шею и, прижавшись лицом к его морде, закрыла глаза и замерла…

Поговорив еще несколько минут со стариком, молодые люди прошли к себе наверх.

– Через час обед, приходите, – сказал Гардер.

Молодые люди поблагодарили.

У себя князь передал Новикову свой разговор со стариком. Новиков слушал его с большим интересом.

– Да, – с горечью сказал он, – это все так. Конечно, мы дадим им свободу. Мы купим ее для них нашей кровью. Мы расчистим перед ними пути к процветанию и могуществу, а сами останемся жалкими рабами.

– А император! – воскликнул князь.

Новиков покачал головой.

– Улита едет – когда‑то будет, – ответил он. – Да и когда кончится эта война? Но у нас есть свой Тугенбунд и, с Божьей помощью, мы тоже постараемся что‑нибудь сделать.

Друзья принялись за сборы своего несложного багажа, продолжая обмениваться замечаниями.

– Да, – говорил Новиков, – после того, что ты мне сказал, для меня многое понятно. И эта странная рознь между офицерами регулярной армии короля и ополченцами, и разница отношений к нам со стороны властей и народа. Нет, уж если сражаться рука об руку, то я предпочел бы стоять в рядах ландвера, а не с господами Герцфельдами.

– Не все ли равно, где умирать, – прежним тоном произнес князь, к которому вновь вернулось обычное настроение.

Его взгляд упал на аккуратно сложенные в глубине чемодана кружевные женские перчатки. Это были перчатки, данные ему при его посвящении в масоны. Он суеверно хранил их, не решаясь расстаться с ними. Эти перчатки были предназначены им Ирине, но он не отдал их, по какому‑то странному чувству, перед отъездом. Они казались ему» ее» вещью – тонкой связью, оставшейся между ними, и он не хотел порывать этой связи… Как будто он имел какое‑то поручение к Ирине, еще не исполненное, но исполнение которого доставит ему и радость и счастье. Эти перчатки будили в нем и тоску, и мечты, и воспоминания.

Задумался и Новиков.

Когда они спустились вниз, Герта уже сидела за столом. В ней не было обычного оживления. Она была спокойна и серьезна. Новиков делал неудачные попытки оживить общее настроение, но это ему плохо удавалось. Его шутки были принужденны, его смех натянут. За обедом почти не ели, и обед кончился в тягостном молчании.

Всех выручил приход Зарницына. Он ворвался в комнату радостный и сияющий.

– Добрый день, дорогой господин Гардер; добрый день, фрейлейн…

Он словно поперхнулся и остался с раскрытым ртом и изумленным взором.

Лицо его было до того комично, что ему невольно ответили дружным смехом. Веселее всех смеялась Герта.

Зарницын улыбнулся.

– А, – воскликнул он, – все смеются, значит, все хорошо. Так вот кто эта девушка с золотыми косами, о которой говорит уже весь город!

Герта вспыхнула.

– Не смущайтесь, дорогая фрейлейн, – продолжал Семен Гаврилыч, – ей – богу, вы сегодня героиня. О вас уже известно королю, и, знаете, ей – богу, это правда, из ваших волос плетут уже кольца и браслеты и продают в ратуше. А ведь прошло только несколько часов!