Эти люди тесным кольцом окружили русского императора, поддерживая в нем его мистическую и личную ненависть к Наполеону, отстраняя от него всех, кто хотел и мог бы показать императору истинное настроение русской армии и русского общества.

Государь оказался изолированным от своей армии.

Вся русская армия была оскорблена, когда стало известно, что ни один из любимых русских вождей не был поставлен во главе самостоятельной армии.

Вся масса союзных войск была разделена на три армии: Богемскую, или Главную, Силезскую и Северную.

Командующим первой, он же главнокомандующий, был назначен австрийский фельдмаршал князь Шварценберг, самый молодой из австрийских фельдмаршалов. Ему было сорок два года. Он не обладал ни в какой мере воинским талантом, но зато принадлежал к аристократическому роду, был придворным человеком, изысканно любезным, мягким и уступчивым. Не имея никаких собственных планов, он был пассивным исполнителем велений императорской квартиры.

Силезскую армию поручили Блюхеру, хотя в этой армии было два русских корпуса: Ланжерона и Сакена и только один прусский – Иорка.

Блюхер, окончив свое образование на пятнадцатом году жизни, когда бежал из школы в шведскую армию, так и остался навсегда полуграмотным. Он глубоко презирал стратегию, считая ее измышлением праздных людей, не умел читать карт, не отличая на них леса от болота, и втайне не верил им. Он пренебрежительно слушал мнения знатоков, пренебрегал выработанными планами и никогда не мог понять необходимости согласованности действий. Он не мог охватить общего плана и, командуя полком или бригадой, считал себя совершенно свободным в своих действиях и ничем не связанным. Все военное искусство представлялось ему до крайности несложным. Никаких знаний не требовалось. Нужно быть только храбрым и идти вперед. Он от всей души ненавидел Наполеона, не верил в его гениальность и был уверен, что победить его ему, Блюхеру, ничего не стоит. Для этого надо иметь только армию. Теперь он ее имеет, и он покажет с ней, как надо побеждать Наполеона. До сих пор во всей долгой карьере Блюхера было только два подвига, сделавшие на время его имя популярным.

Первый относился ко временам его молодости, когда он пользовался репутацией пьяницы, дуэлиста и скандалиста. Будучи обойден производством в чин майора, он в пьяном виде написал королю Фридриху II: «Фон – Эгерфельд, единственная заслуга которого состоит в том, что он сын маркграфа, произведен мимо меня. Прошу у вашего величества отставки».

На это послание последовал короткий ответ: «Ротмистр Блюхер уволен от службы и может убираться к черту».

Об этом подвиге много говорили. Но это было еще в 1773 году.

Другой подвиг был совершен гораздо позднее, а именно в памятный для Пруссии 1806 год, когда Блюхер имел уже чин генерал – лейтенанта. Следуя своей собственной стратегии, он тогда самовольно оставил со своей кавалерией корпус Гогенлоэ, в котором состоял, и бросился куда‑то вперед. В результате – ослабленный корпус Гогенлоэ вынужден был капитулировать у Пренцлова, а неудачный стратег положил оружие при Любеке. Об этом уже говорили гораздо больше. Но все же, как осторожно выражается один известный историк, «в 1813 году, достигнув уже свыше семидесяти лет от роду, Блюхер еще не имел случая прославиться великими военными подвигами».

Но в тех полках, где Блюхер служил, он тем не менее пользовался среди солдат популярностью и даже симпатиями. Он, несомненно, был очень храбр и подвергался опасностям наравне со своими солдатами. Кроме того, не превышая общим развитием своих вахмистров, он имел и одинаковые с ними вкусы – к вину, дебошу, грубым выражениям, тяжелому прусскому остроумию и циничным анекдотам, его неудобосказуемые словечки пользовались большой популярностью и приводили в восторг легко усваивающих их прусских героев.

Главнокомандующим третьей армией был назначен Бернадотт.

Русские генералы заняли второстепенное положение. Русские офицеры почувствовали немецкий гнет. Русские солдаты приучались слушать немецкие ругательства.

10 августа богемская армия, в составе двухсот шестидесяти тысяч человек, при 672 орудиях, большинство которых были русские, двинулась, согласно общему плану, на Дрезден, защищаемый только одним французским корпусом под началом маршала Сен – Сира.

Северная армия была направлена к Лейпцигу, а Силезской приказано, не теряя из вида противника, не ввязываться в дело и быть готовой только к поддержке Главной армии.

Получив инструкцию, Блюхер усмехнулся в свои усы и решил, что он слишком опытный полководец для того, чтобы только поддерживать другую армию. У него у самого есть армия, и он знает, как действовать. Пусть другие действуют, как хотят, он не мешает другим – пусть не мешают и ему.

Союзные государи следовали при Главной армии.

Гриша Белоусов крепко спал и видел во сне Пронскую, когда был разбужен довольно энергичным толчком. Он открыл сонные глаза и в сумраке начинающегося рассвета увидел над собою необыкновенно бледное, осунувшееся лицо князя Левона. Выражение этого лица так поразило его, что сон сразу слетел с него. Он быстро поднялся и тревожно спросил:

– Что с вами? Что случилось?

– Война объявлена, – услышал он ответ и не узнал этого странно прерывавшегося хриплого голоса. – Я уезжаю. Вот мой рапорт. Передайте его князю Волконскому. Прощайте.

И прежде чем Гриша успел задать еще один вопрос, князь бросил ему на постель бумагу и почти выбежал из комнаты.

Гриша был так ошеломлен, что несколько минут сидел как окаменелый, бессмысленно глядя на раскрытую дверь.

– Что же это значит? – произнес он наконец. – Война так война. Но с ним‑то что?

Он развернул рапорт.

«Доношу вашему сиятельству, – прочел он, – что сего числа я отбыл в действующую армию по месту моей службы».

Мысли Гриши мало – помалу прояснились. Он прочел еще раз этот рапорт.

«Но это безумие, – думал он, – за это князя отдадут под суд! Что заставило его решиться на это?»

И действительно, князь Левон, откомандированный к особе императора, вдруг самовольно бросает свой пост. Это было вопиющее нарушение дисциплины, которое в то же время могло быть истолковано, как дерзостное неуважение к священной особе государя. Очевидно, случилось что‑то невероятное… Гриша долго и напряженно думал и наконец решил, что самое лучшее – поручить это дело старому князю. Он любим государем, и, конечно, Волконский не решится сделать ему неприятность. Эта мысль успокоила Гришу, но вместе с тем усилилась тревога за то, что сделает сам Левон. Князь был в таком состоянии, когда от человека можно ожидать всего. У него было лицо приговоренного к смерти, думал Гриша… Зарницына не было дома.

Гриша торопливо оделся и, хотя ему не хотелось будить Данилу Ивановича, не вытерпел и вошел к нему.

Новиков сразу пришел в себя, почуяв в его голосе тревогу.

– Что случилось, Гриша? – спросил он.

– Я сам не знаю, – ответил Гриша. – Война объявлена…

– Объявлена! – прервал его Новиков, приподнимаясь. – Объявлена, – повторил он чуть не с отчаянием. – Это ужасно! Это безумие. Россия не прусская провинция, и наша кровь не вода.

Это известие также разрушало и его личные надежды найти Герту. Она в руках врагов, и он бессилен броситься за ней, искать ее и, быть может, спасти. И отчаяние все глубже овладевало его душой.

Он опустил голову и через минуту добавил упавшим голосом:

– Впрочем, я почти ожидал этого. Что ж! Будем воевать.

Но в настоящий момент Гриша пропустил мимо ушей слова Новикова, так как был полон одной только мыслью о князе.

– Да, конечно, будем воевать, – торопливо сказал он, – но, собственно, я разбудил вас из‑за князя…

– А что? – сразу встрепенувшись, спросил Данила Иваныч.

– Я боюсь за него, – ответил Гриша и в волнении рассказал случившееся. – Вот и его рапорт, – закончил он.

– Ну, рапорт – это вздор. Теперь не до того, – медленно и задумчиво произнес Новиков, – это обойдется… Тут есть более серьезное что‑то… Вы не знаете, где вчера был князь? А Зарницын вернулся?