– Какой черт не дает спать по ночам? – послышался злобный голос.

– Осторожнее, приятель, – крикнул взбешенный Левон, – здесь русские офицеры.

– У меня места нет, – ответил голос, – ступайте к соседу.

– Открой сейчас, или я велю ломать ворота, – закричал Новиков.

За воротами воцарилось молчание.

Прождав несколько мгновений, Новиков приказал вестовым ломать ворота.

– Позвольте, ваше сиятельство, – попросил Егор, – я живо отомкну ворота. – И, не дожидаясь разрешения, Егор соскочил с коня, в одно мгновение, как кошка, вскарабкался на ворота и прыгнул во двор. За воротами послышались крики и громкий, спокойный голос Егора: «Не трожь, хозяин, ей – ей не трожь – видишь это!»

Жест был, должно быть, энергичный, так как сейчас же послышался крик:

– Проклятый разбойник!

Бахтеев вздрогнул, но промолчал.

Ворота распахнулись, и всадники въехали в просторный двор, освещенный двумя большими фонарями.

Кроме Егора, во дворе находилось несколько человек, среди которых выделялся видом и костюмом высокий и широкоплечий человек с рыжей бородой, очевидно, хозяин. Он стоял посреди двора, враждебно смотря на офицеров.

– Кто здесь обругал проклятым разбойником русского солдата? – громко спросил Левон по – немецки, и по его голосу, с металлическими нотами, Новиков, хорошо знавший его, понял, что князь взбешен до последней степени.

Немцы молчали.

– А вот этот, ваше сиятельство, – отозвался Егор, указывая на хозяина. – Я малость хотел ткнуть их благородие эфесом в зубы, уж больно наседал.

Но князь уже не слушал его последних слов. Нервы, взвинченные боем, не выдержали. Он грудью наехал на хозяина, который, однако, не посторонился.

– Так это ты! – тихо произнес Левон.

– Да, это я, – нагло ответил немец. – Вы врываетесь в мирный дом, как…

Он не кончил.

Левон поднял тяжелую плетку и с размаху ударил хозяина, едва успевшего закрыть лицо.

Удар был так силен, что немец пошатнулся, потом выпрямился, и первым его движением было броситься к князю. Но, увидя его решительное лицо и руку, положенную на эфес полуобнаженной сабли, он остановился, потом круто повернулся и направился к дому

– Стой, – закричал князь, – сперва укажи, где поставить лошадей, и проводи нас в комнату. Еще шаг, и я велю тебя повесить.

Бахтеев был в таком состоянии бешенства, что действительно мог привести в исполнение свою угрозу. Хозяин инстинктивно понял это. Он подошел к группе своих оробевших рабочих и коротко и отрывисто отдал им приказание, не подымая глаз. Было заметно, что ему мучительно стыдно перед своими рабочими. Потом он отошел в сторону и угрюмо стал ждать, пока офицеры слезут с коней. Дождавшись, он молча махнул рукой, приглашая офицеров следовать за ним. В окнах дома засветились огни. Шум разбудил его обитателей.

Через несколько минут офицеры были в просторной чистой комнате, очевидно, столовой. Большой стол был покрыт скатертью, в углу стоял низенький шкаф, на нем гарелки и стаканы. Хозяин скрылся. Вестовые принесли сена, Егор притащил еду и по приказанию Новикова воды. Данила Иваныч хотел заняться раной Белоусова. С видом опытных хирургов он и Бахтеев осмотрели рану.

– Вздор, – решил Новиков, – не стоит и обращаться к медику. У него и так много работы, справимся без него.

Рана действительно оказалась незначительной.

От локтя до кисти был разрезан рукав, и тянулась неглубокая царапина. Однако и рукав, и рука были залиты кровью. Белоусов чувствовал себя превосходно. Пока Новиков промывал и перевязывал руку раненого, Бахтеев нервно ходил из угла в угол.

– Какая грязная история, – сказал он наконец, брезгливо ежась, – драться, как конюху!

– Не на дуэль же было вызывать этого грубого скота, – спокойно ответил Новиков, – иначе нельзя было поступить.

– Я не знаю, как надо было поступить, – угрюмо продолжал князь, – но это было… слишком по – немецки.

Новиков пожал плечами.

– Я бы мог даже застрелить его, – горячо воскликнул Гриша.

– Это было бы, пожалуй, лучше, – задумчиво произнес князь.

– Да ну его к Богу, – сказал Новиков. – Одно тут плохо. Это показывает, каковы наши милые союзники. Как трудно нам будет дальше при малейшей неудаче. А что, если мы проиграем большое сражение и отступим за Эльбу? Что тогда?

– Но ведь не все же таковы, – возразил князь. – Мы сами видели в Бунцлау ландштурм, мы видели женщин, готовых встать в ряды защитников родины!

Лицо Новикова омрачилось. Он вспомнил Герту.

– Да, это другая порода, – ответил он, – жестокие, жадные, вероломные и рядом с ними – чистые, смелые борцы за свободу.

– Я говорил это тебе еще вчера. Для меня это не неожиданность. И опять повторяю, что их мало, их очень мало, и, я думаю, через два поколения их уже не будет вовсе, а останутся в Германии только первые, останутся Герцфельды и, как этот хозяин, потомки рыцарей – разбойников больших дорог и негодяев их разбойничьих шаек.

– Что за непонятное ослепление! – воскликнул князь.

– Наше дело маленькое, – с горечью отозвался Новиков, – иди и умирай там, куда пошлют.

Гриша с напряженным вниманием слушал этот разговор.

– Я никогда не любил немцев, – робко произнес он, – я очень рад, – продолжал он, весь вспыхнув, – что и вы не любите их. И я гораздо охотнее воевал бы против них, а не за них, – закончил он.

– Молодец Гриша, – весело сказал Новиков, – видать, что русский, только ты этого никому, кроме нас, не говори, а то скажут, что ты не патриот, а наше высшее начальство таких не любит. А теперь закусим да и на боковую. Где‑то теперь наш друг Сеничка? – вздохнул он. – Он бы живо всех развеселил.

– А где его полк сейчас? – спросил князь.

– Понятия не имею; как тогда мы выехали из Дрездена вместе, ведь он направился в штаб Винцингероде, – с тех пор о нем сведений не имею, и в штабе справлялся, там тоже не могли указать, где первый кирасирский полк, – ответил Новиков. – Бог даст, встретимся. А теперь доброй ночи, – закончил он.

В предрассветном сумраке на склоне пологого холма, возвышавшегося над дорогой в Пегау, виднелась группа всадников. Двое из них стояли впереди, молча и напряженно всматриваясь в даль пустынной дороги.

Это были русский император и прусский король. Фридрих – Вильгельм явно не мог скрыть своего беспокойства и нетерпения. Его деревянное лицо было сумрачно и злобно. Он то и дело поглядывал на часы, нервно ударяя хлыстом своего коня. Александр был, как всегда, спокоен, с обычной легкой усмешкой на губах.

– Правый Боже! – проговорил наконец Фридрих – Вильгельм, – где же они?

– Они будут, дорогой Фридрих, – спокойно ответил Александр.

– Где ж они? – тупо повторил Фридрих – Вильгельм. – Им пора бы показаться. Это Ауэрштедт, ваше величество, – с раздражением закончил он.

Император молчал, устремив глаза на показавшуюся на горизонте золотую полоску зари. Он словно молился. Быть может, так и было. Потом он обратил задумчивый взор на волнообразную равнину, тянувшуюся от Люцена, и тихо проговорил:

– Какие великие воспоминания! На этой самой равнине два века тому назад пал жертвой во имя свободы благородный Густав – Адольф…

Фридрих, которого вообще никогда не волновали никакие идеи, недовольно взглянул на Александра и хмуро ответил:

– Ваше величество вспоминает Густава – Адольфа, а я Ауэрштедт и Иену.

– Да, – с одушевлением воскликнул Александр, – но здесь, на этих прославленных полях, мы тоже боремся за свободу Европы, за свободу Германии, за мир и правду!

Фридриха всегда удивляла и была чужда возвышенная мечтательность его царственного друга. Он попросту не верил ей и мучительно думал, не прогадал ли он, выступив против Наполеона? Он не верил и в бескорыстие Александра и никак не мог понять, как можно воевать за другого, когда есть возможность заключить для себя блестящий мир. Он вечно жил под страхом, что его союзник протянет руку Наполеону, отдав его на жертву разгневанному врагу, и ненавидел в душе всех, кто заставил его заключить этот союз.