Бахтеев со своим сильно поредевшим эскадроном бросался, как вихрь, во все стороны. Бледный и решительный, он являлся всюду, где был гуще дым сражения, и, молча стиснув зубы, вел безумные атаки на сильнейшего неприятеля. Казалось, он искал смерти или искушал судьбу. Но едва войска миновали горящее селение, как были встречены свежими войсками неприятеля. Впереди на крупной лошади ехал маршал Ней. С обнаженной саблей в руке, с пылающим лицом он кричал громким голосом:

– За мной, дети, вперед! Да здравствует император!

– Да здравствует император! – гремели молодые голоса.

Тесные каре железным клином врезались в наступавших союзников, разорвали их фронт и погнали перед собой. То тут, то там мелькала высокая фигура маршала. Тысячи пуль летели в него, но ему суждено было пасть не от неприятельских пуль, а от родных французских…

Но уже спешила на выручку гвардейская бригада Редера, во главе несся сам Шарнгорст, создатель прусской армии, великий патриот и смелый воин. Бахтеев видел, как лошадь Шарнгорста широким прыжком перемахнула через ров, как Шарнгорст поднял саблю, обернулся, что‑то крикнул и вдруг склонился на бок и упал с лошади.

Клейн – Гершен снова был в руках союзников.

Небо померкло от дыма, и справа, и слева, и впереди пылали деревни. Пылали Гросс – Гершен, Рана, Кайя, Клейн – Гершен, Эйсдорф и другие деревни. Враги сражались в огненном кольце. По несколько раз пылающие деревни переходили из рук в руки. Русские овладели Кайей – центром французского расположения. Наступал решительный момент боя. Но все предвидел, за всем следил серыми глазами» маленький капрал» в треугольной шляпе. Медленно под страшным огнем объезжал он ряды своей гвардии. Остановясь перед фронтом, он несколько мгновений пристально смотрел на юношеские восторженные лица своих молодых гвардейцев. Все ждали, затаив дыхание, что скажет император. Наполеон поднял руку и громко, отрывисто бросил:

– La garde au feu!

Грянули восемьдесят орудий гвардейской артиллерии Друо, и молодая гвардия бросилась на штурм Кайи. Это было начало общей атаки. Ней, подкрепленный резервами, бросился на Клейн – Гершен и Рану; подоспевший вице – король наступал на Эйсдорф. Лористон, занявший Лейпциг, грозил правому флангу союзников, а Бертран обходил их слева. Резервы союзников были еще далеко. Поражаемые непрестанным огнем, русско – прусские войска уступили огненную линию пылающих деревень и позиции, заваленные горами убитых и раненых.

Канонада стихала.

Сомнения не было. Союзники были обойдены с обоих флангов.

Сражение было проиграно. Заняв линию селений, французы прекратили наступление. Небо погасло. Приближалась ночь. Густые клубы дыма, чернея, сгущались над полем сражения. Ярче взвивалось пламя пожарищ.

А на холме впереди Вербена все еще виднелись неподвижно стоящие фигуры. Это были Александр и Фридрих – Вильгельм. Последние выстрелы замерли. Наступила тишина.

На печальный холм не доносились даже стоны раненых, покрывавших поле проигранного сражения.

Союзные войска отступили на свои утренние позиции. Кое – где загорались костры. Зловещее зарево стояло над пылающими деревнями, и от этого зарева еще глубже казался бездонный мрак беззвездной ночи. Вся дорога была загромождена повозками с ранеными. И их стоны, их возгласы, то жалобные и беспомощные, то озлобленные и угрожающие, одни нарушали тишину ночи.

Ветер раздувал кровавое пламя факелов в руках фельдъегерей, ехавших впереди и указывавших путь государям, направлявшимся через Стенч и Пегау в Гройч, где расположилась главная квартира. Оба молчали. Надежды обманули обоих. Вместо легких побед над истощенным и малочисленным врагом они наткнулись на железную стену, о которую разбились их усилия, и увидели перед собою армию, превышавшую их численностью, воодушевленную и грозную, во главе с Наполеоном, все тем же страшным и непобедимым.

– А все же мы возобновим завтра сражение, – прервал Александр молчание. – Да, мы не одержали победы, но ведь мы и не разбиты. Мы сохранили все свои позиции и даже Гросс – Гершен остался в наших руках!

– Да, мы возобновим сражение завтра, хотя бы это было новой Иеной, – с отчаянием воскликнул Фридрих. – Мы ничего не можем сделать иного! Мы не можем, не должны, не смеем уйти за Эльбу! Это значит – погубить Пруссию, себя и свое потомство!..

Александр, видимо, тронутый отчаянием Фридриха, тихо и мягко сказал:

– Успокойся, Фридрих, Бог поможет нам!

– Да, – злобно ответил Фридрих, – если мы будем иметь успех, то перед всем светом должны сознаться, что им мы обязаны исключительно одному Богу!

– Ты совершенно прав, дорогой друг, – спокойно и серьезно ответил Александр.

Снова наступило молчание.

– Я сейчас же, вернувшись, отдам распоряжение к завтрашнему бою, – прервал молчание Александр, – хотя Витгенштейну уже приказано готовиться…

Фридрих молчал.

Александр проводил вторую бессонную ночь. Едва вернувшись в Гройч, он призвал к себе князя Волконского и начал диктовать ему распоряжения на завтрашний день. Но его работа вскоре была прервана дежурным флигель – адъютантом, доложившим о прибытии главнокомандующего.

Витгенштейн вошел с сумрачным и озабоченным видом.

– Ваше величество, – начал он, – положение не позволяет нам возобновить завтра сражение. Мы должны отступить.

– Отступить! – воскликнул пораженный Александр. – Куда? За Эльбу?

Витгенштейн молча наклонил голову.

– Это невозможно, – продолжал Александр. – Что же случилось? Ведь мы же не разбиты. Потери французов не меньше наших!..

– Ваше величество, – начал Витгенштейн, – мы не разбиты сегодня, но мы будем отрезаны завтра от Эльбы и разбиты. Мы охвачены с обоих флангов. Лейпциг занят Лористоном; Клейст отступил к Вурцену. Взгляните на карту, ваше величество, и вы увидите, что мы должны отступить.

Государь внимательно рассматривал лежащую перед ним карту.

– Кроме того, – продолжал Витгенштейн, – у Наполеона сильные резервы и сорок тысяч нового войска. Мы же можем ввести в дело, как известно вашему величеству, еще только двадцать пять тысяч… Вот, государь, настоящее расположение сил.

И Витгенштейн, склонившись над картой, начал показывать государю наши и неприятельские позиции, с подробным расчетом сил.

– Я не мог решиться принять на себя столь тяжелую ответственность, – закончил он, – и жду приказаний вашего величества.

– Я разделяю мнение графа, – произнес Волконский, внимательно следивший за словами Витгенштейна.

Государь отошел от стола и несколько раз молча прошелся по комнате.

– Отступить! – тихо произнес он. – Это значит признать себя побежденными, поколебать чувства прусского народа, укрепить связи Наполеона с членами Рейнского союза!.. А между тем… Но прусский король не согласится на это, – прервал себя Александр.

– Это единственное средство спасти армию, – заметил Витгенштейн.

– Кампания только что началась, – сказал Волконский, – а наши силы будут прибывать с каждым днем. Кроме того, Австрия…

– Надо покориться необходимости, – быстро прервал его Александр, очевидно, решившись произнести роковое слово, – мы отступаем. Действуйте, как найдете лучше, граф. Я испытываю к вам полнейшую доверенность.

Витгенштейн поклонился.

– Итак, граф, с Богом, – закончил Александр, наклонив голову. – А мне надо еще поговорить с королем.

В тяжелых сапогах с большими шпорами, в рубахе, без мундира, сидел на своей походной кровати Фридрих. На его шее резко обозначилась красная черта от узкого и жесткого воротника мундира. Глаза были мутны, и лицо имело сонное выражение. Он только что, измученный бессонной ночью и тревожным днем, заснул тяжелым сном, как его лично разбудил император.

Фридрих порывался надеть мундир, но Александр положил ему руку на плечо и ласково произнес:

– До того ли теперь, Фридрих.