Левон прижался головой к ее груди и слышал, как бьется ее сердце, и все целовал ее руку.

– И я нашла свой путь, – говорила Ирина. Она выпрямилась и ласково отстранила Левона. – И этот путь, – закончила она, – единый верный путь для всех. Путь жертвы. И надо идти этим путем.

Она снова судорожно, крепко обняла голову Левона и прижала ее к груди. Потом оттолкнула и встала.

Он медленно поднялся с колен и глядел на нее безумными глазами.

– Но я люблю, люблю тебя, – сказал он, протягивая руки.

– А я разве не люблю тебя? – ответила она. – Мы не расстаемся, – нежно продолжала она, – ты всегда будешь чувствовать мою любовь. Я буду издали следить за тобой, думать о тебе, беречь тебя в моих молитвах. Я пойду за тобой. Если разгорится снова война, я, как прежде, буду идти за тобой, за нашими полками, и ты будешь знать, что я тут… А если, если ты будешь убит… я буду жить, пока хватит силы… Надолго ли, не знаю…

И она протянула вперед свои бледные, похудевшие руки. Он крепко обнял ее, но она вырвалась из его объятий.

– Нет! Никогда, Левон!..

Он сжал голову обеими руками и с горечью сказал:

– Да, честь князя Бахтеева надежнее в руках его жены, чем в руках его племянника.

Но, заметив страдальческое выражение ее лица, торопливо добавил:

– Прости, прости! Это не упрек.

Он опустился на стул. Ирина подошла к нему и взяла его за руку.

– Ты не должен страдать, – с невыразимой нежностью произнесла она и, подняв его руку, на один миг прижала ее к губам.

– Ирина! – воскликнул он, вскакивая, – ты мое солнце! Клянусь! Я буду для тебя всем, чем ты хочешь, и ты не увидишь никогда моих страданий!

Она засмеялась счастливым смехом, взяла его под руку и, крепко прижавшись к нему, сказала.

– Женщина счастливее мужчины. Одно прикосновение, один взгляд могут ее уже сделать счастливой. Теперь пойдем. Я хочу в моем доме одна угощать дорогого гостя. Мы будем сидеть вдвоем за столом, как муж и жена.

Она тихо и радостно смеялась.

Сидя за столом, они шутили и смеялись, как дети, не думая о будущем, счастливые настоящим.

Никита Арсеньевич и Евстафий Павлович отправились сегодня на бал, который давал Меттерних от имени императора Франца всем съехавшимся принцам, но она отказалась ехать, хотя к ним заезжал сам Меттерних.

Ирина, смеясь, рассказывала об ухаживаниях Меттерниха.

– Он, кажется, ухаживал потому, – заметила она, – что думал то же, что и ты.

– Это, кажется, думали все, – немного нахмурясь, сказал Левон.

Ирина вдруг стала задумчива.

– Что с тобой? – тревожно спросил Левон.

– Я вспомнила Пронского, – ответила Ирина. – Он, наверное, думает то же. Его жена жаловалась, что он отпросился в армию и тем испортил себе карьеру

– Ты что‑то очень жалеешь его, – качая головой, сказал Левон, – мне это не нравится. Он очень красив.

Ирина пристально взглянула на Левона и счастливо рассмеялась.

– Однако, – произнесла она, – не пора ли, милый племянник, перейти на почтительное» вы» со своей тетушкой.

– Только сегодня, – умоляюще произнес Левон, целуя ее руку.

– Только сегодня, – с тихой грустью повторила Ирина.

Через несколько дней государь уехал в Карлсруэ. Жизнь во Франкфурте постепенно замирала… Темные массы союзных войск, как черные тучи, ползли к заветным берегам Рейна…

Меттерних делал последние попытки заключить мир, но все уже чувствовали, что война будет и ничто не остановит железного хода судьбы. И, повинуясь таинственному предопределению, сам Наполеон разбивал последние возможности мирного исхода.

Холодный зимний ветер шумел в безлистных аллеях великолепного парка Мальмезона. Ветки высоких деревьев ударяли в большие окна дворца. Только немногие окна были освещены. Было счастливое время, когда дворец Мальмезон по вечерам сиял огнями. Целыми днями непрерывно подъезжали экипажи. В его залах собиралась блестящая толпа представителей иностранных государств, генералов и потомков древнейших фамилий Франции… Это было еще так недавно. Едва прошло десять лет, и теперь этот дворец обратился в жилище печали, слез и воспоминаний.

Здесь жила императрица Жозефина, подруга лучших дней славы победоносного генерала Бонапарте первого консула и императора Запада – Наполеона.

Хотя первый консул, сделавшийся императором, нашел, что для него тесен Мальмезон, и перенес императорскую резиденцию в Сен – Клу, этот дворец оставался любимым дворцом Жозефины. Во времена своего величайшего блеска она не переставала заботиться о нем и часто жила там. Обстановка дворца была чудом искусства и стоила миллионы франков, что не раз выводило из себя императора. Все, начиная с мраморных каминов и кончая стулом, являлось произведением искусства. Картины Гро, Жиродэ Герена украшали стены зал. Повсюду виднелись бюсты и портреты Наполеона.

В этот ненастный январский вечер 1814 года Наполеон в сопровождении только одного своего мамелюка Рустана приехал проститься перед отъездом в армию с подругой былой славы и величия.

Несмотря на свои пятьдесят лет, Жозефина все еше была красива увядающей красотой. Ее высокая фигура по – прежнему оставалась гибкой и стройной, большие темные глаза креолки не утратили своего блеска, волосы – густоты. При отблеске камина и освещении люстр со свечами под матовым стеклом ее лицо, конечно, не без помощи художественной косметики, казалось лицом молодой женщины. И лишь тонкие морщинки у глаз да опустившиеся углы губ говорили о ее увядании.

Она сидела в кресле, сложив на коленях свои точеные, обнаженные до локтя руки. Рядом на диване лежала небрежно брошенная треуголка императора, а на ковре – его разорванные перчатки.

Император никогда не снимал перчаток, а всегда рвал их, запуская большой палец под ладонь…

Наполеон крупными шагами ходил взад и вперед.

– Нет, – говорил он, делая резкие жесты маленькой рукой, – мы еще поборемся, и они еще узнают тяжесть этой руки! Завтра я уезжаю в армию. И начнется последняя, страшная борьба.

– Отчего, Наполеон, ты не заключил мира, когда его тебе предлагали? – робко спросила Жозефина.

Наполеон остановился перед ней и, ударяя правой рукой по ладони левой, сказал:

– Если бы я был наследственным монархом, я бы не колебался ни одной минуты и согласился на все их требования. Но троном я обязан только себе, своей славе, своим победам. Я создал новую Францию – и я ее император. С уничтожением этой Франции – я перестану быть императором! И я скорее погибну под развалинами колоссального здания империи, чем соглашусь на мир, отнимающий у меня даже наследие директории! Моя династия должна наследовать империю…

– Династия, династия, – с горькой улыбкой начала Жозефина. – Я знаю, что со времени смерти несчастного малютки Наполеона – Шарля, сына моей Гортензии, ты начал, думать о династии…

Мрачно нахмурясь, слушал Наполеон.

– Ради этого, – продолжала Жозефина, – ты отрекся от своего счастья. Не хмурься, Наполеон, я не требовала от тебя верности. Я была терпеливой женой и не докучала тебе… Но ты знаешь так же хорошо, как и я, – суеверно продолжала она, – что наши судьбы тесно связаны, что, расставшись со мною, ты потерял удачу… Это знает вся Франция!..

– Моя звезда еще не погасла, – сказал Наполеон.

Он подошел к окну и откинул портьеру, словно на самом деле хотел увидеть сейчас на небе свою ослепительную звезду. Но ни одна звезда не сияла на темном небе, покрытом зимними тучами. Он опустил портьеру и нетерпеливо снова стал ходить по комнате.

– И что приобрел ты своей женитьбой на австриячке? – продолжала Жозефина. – Твой тесть в числе твоих врагов… Я чувствовала грядущие беды, когда не хотела развода… Посмотри, после женитьбы дела в Испании стали хуже, в России тебя постигла неудача, Германия потеряна для тебя, и враги перешли уже Рейн… Твои братья уже лишены престолов, и ты… – Она закрыла лицо руками и добавила. – Я боюсь, боюсь, Наполеон!