– Ну, так вот, – повторил Новиков, – я скажу тебе самые достоверные сведения. Пока думали, что Наполеон где‑то там во Франции собирает жалкие остатки войск, – он уже здесь. Он сам ведет на нас двухсоттысячную армию, он сейчас, наверное, в десяти верстах от нас. Его войска заняли или займут на днях Лейпциг, а у нас не наберется и ста тысяч!.. Нам придется отступить за Эльбу, или мы будем уничтожены.

Князь был поражен.

– Как, – медленно спросил он, – Наполеон уже здесь, у него уже есть новая армия? Но это неслыханно! Он волшебник.

Князь в волнении заходил по комнате.

– Да, это почти чудо, – ответил Новиков, – в главной квартире ошеломлены. Прусский король, говорят, рвет и мечет и чуть ли не готов сам лететь просить пощады… И все же бой хотят дать! – закончил он.

– Но кто же главнокомандующий? – спросил князь.

– Назначен Витгенштейн, – ответил Новиков. – Барклай, Тормасов и Милорадович беснуются. Прусский король обозлен, что государь не согласился назначить главнокомандующим этого старого вахмистра Блюхера.

– Хоть это‑то слава Богу, – заметил князь.

– Да что, – почти с отчаянием произнес Новиков, – а сколько у Наполеона еще войск в крепостях на Эльбе, Одере, Висле. В Кракове! Говорят, идут войска из Италии и Испании, собираются войска Рейнского союза! А Витгенштейн! Да что он! Он будет куклой, так как все его распоряжения идут на утверждение в императорскую квартиру! И это‑то против Наполеона! Против величайшего полководца. Ну, а теперь, – закончил он, – надо готовиться к бою. Завтра мы будем атакованы самим Наполеоном, и да поможет нам Бог! Да, скажи, пожалуйста, – снова начал он, – что, имеешь ли известия от Герцфельда, или этот герой сбежал?

– Нет, он не сбежал, – улыбнулся князь, – он ухитрился переслать мне записку, что, принужденный экстренно выехать, он откладывает дело до первой встречи. Вообще вся эта история довольно глупа, – и князь пожал плечами.

– Ты не можешь себе представить, – сказал Новиков, – до какой степени нагло ведут себя прусские офицеры. Они теперь везде в штабах, всем распоряжаются. Да и среди населения – оно здесь богаче – уже совсем не то отношение. За каждый пук соломы дерут втридорога. Я не раз слышал, как эти скоты говорили, что без нас они прекрасно бы жили, а мы приносим им только разорение, что с Наполеоном нам все равно не справиться, и прочее. Я часто вспоминал слова Гардера, что есть две Пруссии, ну, так той, к какой принадлежит он с дочерью, осталось очень немного и скоро, кажется, вовсе не останется, а останутся одни скоты, которые готовы были бы даже сейчас сожрать нас… Ведь они ненавидят и презирают нас. Мы испытаем еще это на своей шкуре…

Новиков взволнованно замолчал.

В эту минуту вошел вестовой и передал приказ строить эскадроны.

– Эй, юноша, – крикнул Новиков, стаскивая с Белоусова шинель, – торопитесь в первый бой.

Белоусов вскочил и сел на лавке, протирая глаза. Казалось, он еще не понимал, где он и кто разбудил его.

– Скорей, скорей, – торопил его Новиков.

Белоусов очухался и вскочил на ноги.

– А, здравствуйте, – весело проговорил он, протягивая руку, – наконец‑то бой!

Его юное лицо с большими карими глазами светилось оживлением.

Князь с заметной симпатией глядел на юношу

– А все‑таки, Гриша, – сказал он, – вам рано идти в поход. Я бы не пустил вас. Посмотрите, ведь вы совсем ребенок.

Гриша вспыхнул.

– Это вы увидите в деле, – звенящим голосом ответил он.

– Да вы, Гриша, не обижайтесь, – примирительно сказал Новиков, – ведь вы уже не раз доказали свою смелость на разведках.

– А все же вы не захотели взять меня с собой, – с упреком сказал юноша.

– Ну, возьму в следующий раз, – улыбнулся Новиков.

– Правда?

– Правда. Вот моя рука.

Гриша горячо пожал протянутую руку.

Гриша был единственным сыном богатого и родовитого пензенского помещика. Благодаря связям он был принят прямо в последний класс пажеского корпуса и через полгода уже выпущен офицером.

И князь, и Новиков сразу почувствовали симпатию к восторженному юноше, и через несколько дней он уже стал для них близким. Что касается Белоусова, то он чуть ли не обожал их и видел в них героев.

Небо было безоблачно, воздух тих и прозрачен. На отлогом скате возвышенности, на левом фланге расположения наших войск стройными линиями вытянулся драгунский полк, в котором служил Бахтеев.

Со своего возвышенного места Левону ясно были видны противоположные возвышенности, лощина, пересеченная большой дорогой, дома селения и крутые берега риппахского ручья и развернутые на этом берегу в боевом порядке колонны русских войск – пехоты и многочисленной кавалерии.

Царило напряженное ожидание. Левон взял подзорную трубу. Скаты холмов были пусты. Но вот на вершине холма показалась фигура всадника. Конь остановился. Через мгновение появились еще несколько всадников и стали в стороне от первого. Левон почувствовал, что у него перехватило дыхание и потом учащенно забилось сердце. Стройная серая лошадь и сидящий на ней невысокий человек в длинном сюртуке и треугольной шляпе ясно вырисовывались на чистом небе. Лошадь стояла как вкопанная и казалась со своим всадником чудесным памятником.

– Это он, – вслух произнес Левон.

Но на эту группу уже устремились все глаза. Словно всколыхнулись ряды, по ним пробежал шепот. Наполеон!

Левон в первый раз видел великого императора Запада, того, чье имя уже при жизни было окружено легендой. Этот маленький человек на тонконогом арабском коне, неподвижно, как статуя, стоящий на вершине холма, казался ему воплощением грозной силы, почти двадцать лет потрясавшей мир громами своих побед.

Не отрываясь глядел на него Левон. Вот император повернул голову и слегка поднял руку. В ту же минуту стоявший недалеко от него всадник в шитом золотом мундире приподнял шляпу, украшенную перьями, и повернул коня. Император не глядя протянул руку назад, и в то же мгновение в этой руке очутилась подзорная труба. Несколько минут император внимательно рассматривал русские позиции, потом отдал трубу тем же порядком, как и получил, и вдруг, к великому удивлению Левона, тронул коня и медленно начал спускаться по отлогому скату. Свита следовала за ним… Он медленно спускался, а тем временем из‑за гребня холма и прямо, и слева, и справа вдруг показались густые цепи стрелков, потом грозные каре пехоты и волнующаяся масса кавалерии. Каре двигались на расстоянии нескольких сот шагов друг от друга. Прямо против драгун Левона шел отдельный отряд кавалерии. Впереди несся тот самый всадник в золотом мундире, стоявший раньше рядом с императором. Левон узнал его по лошади и белому плюмажу. Император остановился. Головные части уже поравнялись с ним, и, как отдаленный гром, послышались восторженные крики. Войска приветствовали своего императора. Стрелковые цепи бегом спускались по скату; было видно, как солдаты потрясали ружьями, высоко поднимая их над головой. Крики становились громче. Уже ясно были слышны возгласы:

– Vive l'empereur!

Всадник в золотом мундире подскакал к императору и, сняв шляпу, указывал ею куда‑то вниз. Император тронул коня и рысью поехал вниз. Окруженный блестящей свитой, он быстро приближался к русским позициям, по – видимому, нисколько не думая об опасности, а опасность была близка.

Русские батареи насторожились. Еще мгновение, и крайняя батарея полковника Горского грянула. Густое облако дыму и песку заслонило от глаз Левона императора и его свиту. От батареи понеслось радостное» Ура». У Левона похолодели руки. Дым рассеялся, и первое, что увидел Левон, – это неподвижно стоящую фигуру Наполеона… По лощине неслась белая обезумевшая лошадь без всадника. На ее белой шерсти были видны темные пятна… Кучка людей толпилась около одного места. Бежали с носилками. Император снял шляпу, потом тихо повернул коня и медленно начал подниматься на возвышенность. Через несколько минут Наполеон скрылся за гребнем холма, сопровождаемый все теми же исступленными криками: