– Vive l'empereur!

Загрохотали орудия, внося смерть и опустошение в густые массы каре. Но каре смыкались вновь и тем же шагом, с ружьями наперевес шли вперед. Стрелки уже открыли огонь, а со ската загремели французские пушки. Лощина заволоклась дымом, прорезаемым вспышками выстрелов. На отдельных участках боя послышались крики» Ура». Это русская пехота двинулась в контратаку на атакующие цепи французских стрелков. Под убийственным огнем французы с ответными криками: «Vive l'empereur!» – лезли на крутой берег Риппаха. Поражаемые огнем, сталкиваемые в ручей, они лезли тучей и издали казались муравьями. Их поддерживала артиллерия и по всему фронту залпы наступающих каре. Густые колонны французов уже появились в центре русского расположения на другом берегу ручья. С правого фланга в обхват наступали другие колонны, а на левый фланг, прикрываемый драгунским полком, неслась в карьер кавалерийская бригада.

– Отчего мы не бросимся на них? – весь дрожа от нетерпения, спросил подъехавший к Бахтееву Белоусов. – Смотрите, князь, – продолжал он, – как растянулся их фронт, мы могли бы отрезать вон ту часть.

Левон пожал плечами.

– Наш центр прорван, левый фланг обойден, сражение проиграно, – глухо сказал он.

В эту минуту по фронту полка с обнаженной саблей в руках промчался командир полка полковник Громов. За ним несся трубач и адъютант.

– Ребята, вперед, – кричал он, – туда, на врагов, ура!

Трубач заиграл поход.

– Ура! Ура! – повторила тысяча голосов.

Ряды всколыхнулись. Эскадронные командиры приняли команду. Бахтеев выехал перед фронтом своего эскадрона, поднял саблю и крикнул:

– Первый эскадрон! Сабли вон! Развернутым строем, в карьер марш!

Как один человек, эскадрон снялся и понесся по лощине навстречу неприятельской кавалерии. Наступал тот момент боя, когда личная инициатива начальника уступала место стихийному общему порыву. Могучее» Ура» прорезало воздух; ряды расстраивались. Одна, другая лошадь споткнулась, всадники упали, но на них никто не обратил внимания. Киверы с длинными султанами, красные мундиры французов мелькали перед глазами. Еще мгновение, и все смешалось. Замолкли крики. Слышались только лязг оружия, тяжелое сопение лошадей, изредка пронзительное ржание. Небольшой отряд французов при стремительном натиске русских оказался отрезанным от своих. Молодой французский лейтенант заметил опасность и, повернув коней, помчался широким полукругом к своим. Это заметил Белоусов. Повинуясь мгновенному порыву, он собрал свой взвод и быстро двинулся наперерез. Французы понимали, что каждая минута им может стоить жизни, так как с тыла на них тоже наседал значительный отряд. Если русские их задержат с фронта, то гибель отряда неминуема.

Пригнувшись к шеям коней, красные мундиры летели бешеным галопом.

– За мной, братцы, за мной! Ура! – кричал Белоусов, до крови шпоря своего коня.

Несколько минут длилась эта бурная скачка. Белоусову удалось перерезать дорогу.

Французский офицер, такой же юноша, как и он, прямо бросился на него с поднятой саблей. Белоусов успел выстрелить из пистолета, но промахнулся и в тот же миг почувствовал короткий, но безболезненный удар по левой руке. Русские и французы смешались в одну кучу. Подоспели еще русские, преследовавшие этот отряд. Белоусов чувствовал себя как во сне… Он ли, или кто другой кричал исступленным голосом: «Бей! Руби!»

Словно чуждая сила вселилась в него.

Когда он опомнился, он увидел беспорядочно скачущих по разным направлениям французских кавалеристов и лежащего на земле юного французского лейтенанта.

Он оглянулся назад. В дымном тумане он увидел, как отчаянно пробивался его полк под напором неприятельской кавалерии, поддержанной пехотными частями. Они были охвачены с трех сторон. Полк уже спешился и, сомкнувшись в каре, отражал атаки ружейным огнем. Гибель его была близка. Одно спасение его было в бегстве, но Белоусов знал, что Громов скорее умрет, чем побежит. И он был прав. Никому в голову не приходило бежать. Сзади загрохотали пушки. Это Ланской, узнав о трагическом положении 5–го драгунского, выслал для прикрытия его два орудия.

Французы отхлынули.

Громов опять посадил людей на коней. В это время ординарец привез приказ – немедленно отступать. Отступление было объявлено по всему фронту. Русские усилили огонь до последней степени и под прикрытием этого огня отходили со своих позиций. Неприятель не преследовал.

Белоусов скоро присоединился к своему полку. Он был ранен в левую руку, но был весел и чувствовал себя счастливым. Он был уверен, что одержана победа. Но его счастливое настроение быстро прошло, когда он увидел мрачные, хмурые лица офицеров и солдат. Бахтеев едва взглянул на него и, видимо, не заметил его раненой руки. Громов ехал, опустив голову, кусая усы. Полк понес страшную убыль, до одной четверти своего состава. Кроме того, все были удручены отступлением. Новиков, командир 3–го эскадрона, подъехал к Белоусову.

– Вы ранены, Гриша? – спросил он, указывая глазами на левую руку.

– Кажется, – ответил Белоусов, – только несерьезно. Даже кровь не идет сейчас.

– Слава Богу, – отозвался Новиков. – Поражение, – тихо закончил он. – Началось.

До глубокого вечера продолжалось артиллерийское сражение, под гром которого отступил отряд Ланского и поддерживавшая его многочисленная кавалерия Винцингероде. Войска отступали в порядке, даже успев захватить большинство своих раненых и несколько десятков пленных. Обозы и телеги с ранеными тянулись по темной дороге. В глубоком молчании двигались ряды войск. Настроение у всех было сумрачное. Все инстинктивно понимали, что война только что началась и началась неудачей, хотя дело само по себе было незначительно, только авангардное.

Громов поехал вперед к Ланскому. Распространился слух, что отступление ведется на Пегау на соединение с главными силами. Вернувшийся Громов сообщил, что в сражении участвовали дивизии Сугама, Жирара и Маршана и что убитый французский генерал был маршал Бессьер, старый друг Наполеона, командовавший в роковой день гвардейской кавалерией.

– Известно, – добавил Громов, – что государь не хочет отступать дальше и отдано распоряжение готовиться к бою. Сражение будет дано, по всей вероятности, у Пегау, куда стягиваются многочисленные войска.

Жители деревеньки, где остановился 5–й драгунский полк, уже знали о маленькой неудаче, постигшей русский передовой отряд. Все ворота были закрыты, на улице ни души. Помня строжайший приказ по армии – не стеснять мирных жителей, Громов приказал солдатам расположиться в поле.

Бахтеев, Новиков и Белоусов в сопровождении вестовых отправились на поиски места для ночлега. Белоусов непременно хотел ночевать среди поля, но именно из‑за него друзья не хотели этого. Бахтеев хотел осмотреть рану юноши, так как хорошо знал, что иногда самые незначительные ранения холодным оружием сопровождаются лихорадкой.

– Что за пустяки, – возражал Белоусов, – я не ребенок.

– Молчите, Гриша, – ответил Новиков, – дело было самое пустое. Неужели вы не хотите участвовать в настоящем бою?

Перед этим аргументом Гриша замолчал.

Подъехали к одним воротам. Долго не отвечали на стук. Наконец послышался недовольный голос, спрашивавший, кто там и что нужно?

– Русские офицеры просят ночлега, – крикнул Бахтеев.

– Хозяйка больна и места нет, – грубо произнес тот же голос.

Новиков вспыхнул и тронул лошадь к воротам.

– Оставь, – сказал Бахтеев, – не будем» чинить утеснений» нашим дорогим союзникам, поедем дальше.

– Это черт знает что такое, – волновался Новиков, – тон‑то, тон каков!

У следующих ворот повторилось то же, только с той разницей, что был болен уже хозяин, а не хозяйка.

– Ну, теперь последний опыт, – с глухим раз драже нием сказал князь. – Хотя бы весь дом был болен, а я» учиню им утеснение».

На этот раз был выбран домик побольше, и по приказанию офицеров вестовые подняли адский стук в ворота. Было слышно, как по двору пробежало несколько человек к воротам.