Дожидавшийся ее на улице Рыцарь словно понял ее настроение и встретил ее радостным лаем.

Но Герта не была бы женщиной, если бы ее изредка не тревожила мысль, не очень ли обезобразила она себя и как взглянет на нее теперь этот красивый русский офицер?

В просторной комнате, с окнами, выходившими в сад, у стола в глубоком мягком кресле сидел главнокомандующий союзными армиями светлейший князь Кутузов – Смоленский. На нем была теплая серая куртка с фельдмаршальскими погонами, украшенная Георгиевской звездой. Ноги фельдмаршала, укутанные меховым одеялом, покоились на высокой подушке. Одутловатое желтое лицо князя с отвислыми щеками и тройным подбородком имело болезненный и угрюмый вид. На широком львином лбу резко легла между бровей глубокая складка. Только единственный глаз светился по – прежнему затаенной, глубокой невысказанной думой…

С каждым днем фельдмаршалу становилось хуже. Он не испытывал никаких страданий, но силы его быстро таяли. Он с большим трудом уже мог подниматься с кровати или кресла. Он угасал заметно для всех окружающих. Но острый и проницательный ум его не мерк. Старый воин даже с ложа смерти зорко следил за событиями… Но он был одинок. С ним считались теперь только для вида.

На другом конце стола, окруженный бумагами, сидел молодой генерал в мундире с Аннинской звездой и Георгием в петлице. Это был любимец светлейшего, его бывший ученик в сухопутном кадетском корпусе, а теперь адъютант и помощник начальника его штаба, Карл Федорович Толь.

Бледное лицо Толя было гладко выбрито. Высокий кок надо лбом искусно взбит, височки ровно зачесаны вперед. Новый мундир застегнут на все пуговицы. В этом отношении Толь старался подражать императору, которого никто, даже в походе, при всех неудобствах военной жизни, не видел в неряшливом виде. Между тем Толь не был штабным франтом. Он прошел суровую боевую школу, начиная с итальянского похода бессмертного Суворова, где он сумел заслужить похвалу великого вождя и дружбу» не знавшего страха» Милорадовича, и кончая компанией минувшего года.

Толь сидел неподвижно, не прерывая молчания. А фельдмаршал не отрываясь смотрел на лежавшую перед ним на столе карту, и его старческие губы шевелились, словно он что‑то шептал.

Из соседних комнат доносился гул сдержанных голосов, в открытые окна врывался заглушённый шум улицы за садом.

– Да, – произнес словно про себя фельдмаршал, откидываясь на спинку кресла, – пора остановиться.

– Что изволите сказать, ваша светлость? – спросил Толь, наклоняя голову.

Кутузов взглянул на него и, слабо ударяя обессиленной рукой по карте, раздраженно произнес:

– Ну да, конечно, перейти Эльбу легко!.. Да как вернуться? С рылом в крови!.. Вперед! Вперед! – продолжал он. – Освободили Берлин – угодили немцу, да кой черт в этом! Да их Блюхеру вахмистром быть, а не армией командовать… Этот генерал» вперед»… А я бы ему по… – Он тяжело перевел дух, потом закрыл глаза и коротко приказал: – Пиши, графу Витгенштейну.

Толь наклонился над столом и написал титул бумаги.

– Когда маршал Ней двинется к Дрездену из Франконии, – медленно диктовал фельдмаршал, – тогда, без всякого сомнения, корпус, концентрированный около Магдебурга, сделает диверсию на Берлин. В сем случае, не обращая на сие движение никакого внимания, извольте помышлять только о соединении с Блюхером и с главною нашей армией. Отделясь же от Дрездена, ослабите в сем месте силы наши так, что неприятель будет в состоянии прорваться чрез Эльбу и открыть сообщение с Варшавским княжеством. Оставя же Берлин несколько и на воздухе, удержите нашу главную операционную линию.

Кутузов замолчал.

– Король прусский не согласится оставить свою столицу» на воздухе», – заметил Толь, – его величество тоже.

– Тогда припиши: «Прусский двор сам видит необходимость сего», – спокойно добавил Кутузов.

Толь с удивлением взглянул на старого фельдмаршала, но не посмел задать вертевшийся на языке вопрос.

В это время на пороге показался молоденький адъютант и доложил:

– Лейб – медик его величества короля прусского профессор Гуфеланд просит позволения войти к вашей светлости.

Кутузов промолчал, пожевал губами и потом произнес с легкой иронией:

– Что ж, пусть войдет. Не будем обижать нашего дорогого союзника.

Адъютант исчез и через минуту пропустил в комнату человека в длинном черном сюртуке, с холодным важным лицом, с острыми, блестящими глазами.

Он низко поклонился фельдмаршалу.

– Как чувствует себя ваша светлость? Его величество очень обеспокоен.

– Его величество очень добр, – ответил Кутузов. – Я чувствую себя прекрасно, дорогой профессор. Ваши порошки действуют чудесно.

Гуфеланд взял стул и сел рядом с фельдмаршалом. Несколько мгновений он пристально глядел в лицо князя, потом попробовал его пульс и наконец сказал:

– Лихорадка еще не прошла, но она пройдет. Будем продолжать. Ваша светлость одержит еще не одну блистательную победу… Я пропишу вам еще микстуру

Гуфеланд подошел к столу и начал писать рецепт. Кутузов следил за ним, и легкая полупечальная, полунасмешливая улыбка скользила по его пухлым губам. Гуфеланд кончил и встал.

– Вечером я еще навещу вашу светлость.

Кутузов кивнул головой.

– Скажите, профессор, – вдруг спросил он, – что по вашему мнению, делает актер, сыграв свою роль?

Гуфеланд остановился и с удивлением взглянул на князя.

– Но я думаю, ваша светлость, что тогда он уходит со сцены, – ответил профессор.

– Вот именно, – медленно произнес Кутузов, – тогда он уходит со сцены. До свидания, дорогой профессор, до вечера.

Он снова кивнул головой и наклонился над картой. Гуфеланд поклонился и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, Кутузов поднял голову и, указав взором на лежащий на столе рецепт, сказал:

– Брось это, Карлуша, туда же.

Толь молча встал, взял рецепт, разорвал его и бросил в камин. Это проделывалось со всеми рецептами знаменитого профессора. Сперва Толь пробовал возражать, убеждал испытать действие лекарства, но встречал в ответ короткое» брось».

И в глубине души он чувствовал, что его старый покровитель и вождь прав. Еще живой, он уже уходил из жизни. Он был лишним. Это чувствовал не только он сам, но и все окружающие его. Окруженный почти царственным почетом, облеченный, казалось, неограниченной властью главнокомандующего, он был лишний и ненужный человек. Его приказания принимались с видимой почтительностью и отменялись государем. Командующие армиями не исполняли его распоряжений, хотя спрашивали их и аккуратно посылали рапорты, а ждали инструкций из квартиры императора. Словно в насмешку, император спрашивал его советов после того, как уже отдавал распоряжения. Старейшие генералы армии – Тормасов, Милорадович, Барклай де Толли, граф Витгенштейн – уже интриговали при главной квартире и между собою за приз власти главнокомандующего. Той же чести добивался и старый Блюхер. В то же время государь, лаская его и выказывая ему внешние знаки величайшего уважения, писал Салтыкову: «Слава Богу, у нас все хорошо, но несколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо».

И все это видел, понимал и чувствовал умирающий старик… И на все смотрел взглядом старого мудреца, уже переступившего одной ногой за грань вечности. Только в редкие минуты в не пробуждался старый, опытный вождь, и тогда он широко и смело развивал свои планы, но, встречая почтительно – насмешливое противодействие, снова погасал и выслушивал самые нелепые распоряжения, наклоняя в знак согласия свою думную голову…

Толь перебирал лежавшие на столе бумаги, делая на некоторых пометки, из других – выписки, а часть откладывая для личного доклада фельдмаршалу или начальнику штаба главнокомандующего князю Петру Михайловичу Волконскому.

Откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами, фельдмаршал, казалось, дремал. Несколько раз Толь нетерпеливо взглядывал на него, но не осмеливался тревожить, между тем как в приемной дожидалась масса народу. Некоторых князь сам хотел принять лично, другие надеялись на эту честь. Отодвинув бумаги, Толь стал просматривать список лиц, которых фельдмаршал хотел принять лично. Тут были генералы Тормасов и Дохтуров, главные начальники расположившейся у Бунцлау главной армии, несколько почтенных генералов, лично известных фельдмаршалу, старых соратников Суворова, теперь затертых прусскими интригами, и еще молодой князь Бахтеев, о котором были получены Кутузовым личные письма от его друга, старого князя Никиты Арсеньевича, и канцлера Румянцева.