«Смотри», — дал знак Хун Шок, постучав по моей левой руке.

Я проследил за направлением его взгляда. Три двадцатки копьеносцев Ласточкиного Хвоста в красных стеганых доспехах протолкались сквозь толпу и остановились между площадью и рынком, преградив путь к главной оси.

Черт бы их драл, подумал я. Они могут нарушить наше расписание. Кох должна их увидеть. Непременно.

Я оглянулся. В прозрачное небо вклинивалась третья верхушка разукрашенного мула Сотрясателя Звезд. Его ступеньки заполняли обращенные и кандидаты. В шестидесяти руках над нами у кромки террасы неподвижно стояли в ряд пятьдесят два старших кормильца и складывателя в одинаковых мужских одеяниях, синих чаакских глазных масках, похожих на плотные очки без стекол — они помогали видеть сквозь дыхание Черного Жевателя, — в больших чешуйчатых шлемах и сандалиях на высоких подошвах. Над ними, на вершине мула, в очертании зева святилища мелькал высокий головной убор, который принадлежал госпоже Желтой, старшей из солнцескладывательниц Кругопрядов. Она была кем-то вроде настоятельницы. Говорили, что ей перевалило за сто восемь лет.

Я отсчитал пять фигур от северного угла и нашел госпожу Кох. Как ни глупо, но я почувствовал гордость, увидев ее в этом ряду. На лице ее застыло бесстрастное выражение.

Трудно было поверить, что мы и в самом деле продвигаемся вперед. Кох уверена, что это не ловушка? Ну, по крайней мере, подвергнув меня перекрестному допросу, она понимала, что я не лгу. И вообще, я готов поклясться: она считала, что контролирует меня. Тем не менее откуда ей известно, что случится, когда она доберется до Иша?

Не исключено: она знает про свое будущее гораздо больше, чем говорит. Или хочет возглавить операции по трафику порошка для игры и, таким образом, основать собственную империю.

Гм. Что ж, это было бы неплохо. А почему нет? Заглянем немного вперед? Нет, об этом беспокоиться рано. Не все сразу. А, б, в. Первый пункт — ребята из дома Ласточкиного Хвоста.

Как же показать их ей? Попытаться пройти сквозь их строй? Или изменить маршрут? А если изменим, то сможем подать сигнал Кох? Нет. Лучше следовать плану. Сперва надо добраться до первого места встречи у фармакопейной, а потом уже решать, что делать дальше.

Хун Шок снова прикоснулся к моей руке. Я повернул голову. Смотри вперед, солдат.

Я подумал, что самое сверхъестественное в этом бдении (или по меньшей мере удивительное) состоит в том, что, несмотря на искушение, никто в толпе не издал ни звука. Ну что ж, они практиковались пять дней. Я столько времени разговаривал шепотом, что теперь сомневался, работают ли у меня голосовые связки. В течение последних пяти дней единственными живыми голосами были птичьи.

Дрожь в толпе усилилась. Предчувствие опасности ощущалось в остром запахе пота. Масса людей шуршала и потрескивала, как джунгли в тихую пору ночи до предрассветного хора. Теотиуакане прижимали к себе свои пищалки и дуделки. Никто не свистел, не стучал, не ронял погремушки. Я спрашивал себя: был ли в мире столь же громадный город, население которого так послушно подчинялось бы единому приказу? Даже животных, казалось, угнетала тишина, и раздававшиеся время от времени крики чаек, дроздов или лай собаки в клети звучали вяло. В желобах журчали ручейки. Изредка слышался писк ребенка, но его тут же заглушали. Или душили, подумал я.

Гады. Вы надели нарядные одежды и собрались здесь по доброй воле (под влиянием коллективного разума). Но день не был праздничным, напротив — мрачным, ужасным. Даже если ты ничего не знал об этом месте (ну, скажем, только что вышел из телепортатора), то все равно понял бы: город переживает переломный момент. Ты словно попадал в приемную врача, где все ждали, когда тот вызовет очередного пациента и с нейтральной интонацией объявит результаты анализа.

Конечно, из далекого двадцать первого века происходящее представлялось довольно глупым. Ну подумаешь — очередное солнечное затмение. Но на другом уровне (даже когда я пытался установить некую эмоциональную дистанцию) я признавал за древними определенное здравомыслие. Современные люди несутся сломя голову, а когда случается нечто из ряда вон выходящее, не могут в это поверить. Здесь, по крайней мере, никто не делал вид, будто все всегда в полном порядке.

Я бросил взгляд вправо — в направлении центра города. Большая главная ось тянулась на север, чуть уклоняясь к востоку. Город пестрел недавно связанными флажками и длинными полосками из перьев розовой цапли, которые поднимались на сотнях тысяч бамбуковых палочек, — они все были оранжевыми, чтобы приманить солнце, и шевелились на ветерке, как полипы восьмилучевых кораллов. У каждого из тысяч кровных, стоящих под этими знаменами в элитном квартале теокалли, висел на левом плече маленький круглый щит, на котором сиял рисунок из перьев — яркий, простой, геометрический и чем-нибудь да отличающийся от других. Щиты были направлены в одну сторону — на запад, — как головки подсолнечников. Зрелище наводило на мысли о средневековой геральдике, о рыцарях, которые собрались на «Поле золотой парчи». [691]Я не заметил ни одного человека с обнаженной головой или неприкрытым лицом. Оставшиеся в живых рабы прятали рты под тряпками. Те, кто принадлежал к высшим сословиям, украсили себя нефритом, ракушками спондилуса, на головах у них покачивались уборы с длинными перьями, отчего возникало впечатление, будто у них есть экзоскелеты и антенны. Горожане замерли, пригвожденные к своим местам. Генеалогия великодомов определяла расположение рядов зависимого клана, подклана, обслуживающего клана, клана рабов и каждого отдельного человека в нем. Я бы сказал, что тут действовала военная регламентация, только вот в отличие от современной армии стоявшие здесь не были одеты в единую форму.

Дальше на север по главной улице находились две площади, в которых отражалась однообразная голубизна неба. Углубленные дворы вблизи мула Оцелота заполняла вода, и они походили на бассейны. В одном плавали аксолотли и водяные лилии. Рядом прохаживались аисты — священные птицы Нефритовой Карги. В воде другого двора ничего не было. Наверное, дно его поросло плетьми утренней славы. Думаю, пленники, которые будут туда сброшены позднее, утонут без борьбы. Вдоль северного берега я увидел ряд невысоких мостков для принесения жертвоприношений, на одном из них вспыхивали бирюзовые точки — вероятно, там стояли пятеро ишианских Оцелотов, делегация, посланная на праздник 9 Клыкастым Колибри. По крайней мере, до сего дня нам удавалось их избегать.

В средней точке главной оси торчала разбухшая красноватая ягода — мул Урагана, рядом с которым все выглядело карликовым. Вершина мула была вдвое выше той площадки, где стояли мы, а она, в свою очередь, находилась довольно высоко над площадью. Оттуда в туманный день или сквозь дымок жертвенных костров могло показаться, что кормильцев на громадной пирамиде пожирают голодные облака. Острые глаза Чакала обозревали дальние дали и различали второстепенных членов синода на втором от вершины уровне. У них на плечах лежали гигантские мегафоны, своеобразные альпхорны длиной до двадцати рук. На самом верху поблескивали длинные красно-оранжевые головные уборы Пум, которые в этот самый момент появились из четырех зевов теокалли.

По толпе пронесся шелест. Искаженная перспектива превращала представителей синода в недостижимых гигантов, паривших под самой небесной скорлупой. В Теотиуакане не было царей, и управленческие функции переходили от членов одного совета к служителям другого. На публике они появлялись в полных масках, и никто из посторонних не должен был знать их в лицо. Но Кох из надежных источников стало известно, что нынешний правитель от Ласточкиных Хвостов — пожилой Пума по имени Навозный Локон. Еще она сообщила, что нужно остерегаться преемника Навозного Локона — кровного из дома Пумы. Его звали Оторванная Правая Рука. Ему исполнилось всего тринадцать лет, тем не менее он считался восходящей звездой синода. Говорили, что мальчик родился с шерстью и клыками, он умеет (хотя никто его этому не учил) превращаться в свое кошачье «я» и питается исключительно мясом молоденьких пленников. Но подобную брехню даже не назовешь пропагандой. Кох сказала, что цвета Оторванной Правой Руки — желтый и сиреневый.