«Отец, случайно, не звонил сегодня утром?»

Самый обычный вопрос, который мать задала будничным тоном… И однако даже сейчас, два часа спустя, Бастиан продолжал мысленно крутить его так и сяк, словно головоломку. Он почти не слышал, что говорил преподаватель на уроке истории (кажется, речь шла о Византии в период правления Юстиниана), и полностью отключился на математике (прошло уже сорок минут урока) — лишь непроизвольно морщил нос, когда мимо проходил месье Дюпюи, чья отрыжка и несвежее дыхание вполне могли служить основанием для пенсии по инвалидности. «Странно, что он не позвонил — должно быть, что-то случилось…»— добавила мать. После этих слов Бастиан и сам встревожился — до такой степени, что даже не стал заговаривать с матерью о недавних ее работах. Хотя и собирался это сделать после короткого тревожного сна, в котором увидел пурпурное небо и бледное, размытое лицо человека в черном, шепчущего какие-то неслышные слова и сжимающего в руке нож… Отец просто долженбыл позвонить — особенно после вчерашнего разговора. И однако же ничего… ни звонка, ни ответа на эсэмэску, которую Бастиан отправил перед тем, как войти в класс…

Осторожно, чтобы его не заметил месье Дюпюи, увлеченный своими многословными, лирическими (и дурно пахнущими) объяснениями, Бастиан приоткрыл боковой карман рюкзака и снова взглянул на дисплей мобильного телефона. Ничего. Ни от отца, ни от Опаль, которая не пришла сегодня в лицей и тоже не отвечала на звонки и послания.

Внезапно острое чувство одиночества пронзило Бастиану сердце — прямо здесь, посреди урока, в окружении двух десятков учеников. Патош был далеко, в Париже, от отца не было никаких известий, Опаль тоже куда-то пропала… А мать рисует шедевры, от которых мороз пробирает по коже, в запертой на ключ мастерской… Внезапно Бастиан вспомнил, что все же не полностью одинок: рядом с ним (некоторым образом) был еще «Жюль Моро». Но от этого легче не становилось — напротив, от его присутствия веяло жутью…

— Позвольте спросить, месье Моро, вы закрыли глаза, потому что уснули или для того, чтобы вообразить себе призму — вместо того, чтобы рисовать ее в тетради?

Бастиан открыл глаза, только сейчас осознав, что они закрыты. Сколько времени он так просидел?.. Он вздрогнул, увидев, что все на него смотрят.

— Я… э…

Месье Дюпюи приблизился к нему под сдавленные смешки остальных учеников, которые знали, что над ним нависла угроза смерти от удушья, и радостно предвкушали зрелище его мучений.

Месье Дюпюи остановился рядом с Бастианом.

— Не могли бы вы напомнить нам определение призмы, месье Моро?

Этот вопрос достиг его ушей и ноздрей одновременно, прилетев в облаке невыносимого запаха — впервые в жизни Бастиану показалось, что он буквально увидел этот запах, это облако цвета испражнений. Движимый инстинктом самосохранения, он невольно отвернулся, что вызвало новые смешки.

Дюпюи побагровел.

— Вас что-то беспокоит, месье Моро?

Не дожидаясь ответа, он придвинулся еще ближе и проговорил прямо в лицо Бастиана, раздельно произнося слова и с каждым слогом выдыхая очередную порцию отравы:

— Призмой называется геометрическое тело, образованное двумя параллельными многоугольными основаниями, грани которых попарно параллельны.

Кто-то позади него не выдержал и истерически расхохотался — Бастиану показалось, что он узнал голос одного из близнецов Пероно. Он чувствовал, как внутри у него нарастает напряжение, готовое прорваться, и, подняв глаза на месье Дюпюи, случайно перехватил взгляд Сезара Манделя, в котором сквозило дружеское сочувствие пополам с весельем. И в это мгновение Бастиан почувствовал, что больше не может сдерживаться, — в нем словно взорвался вулкан безумного хохота. Он рассмеялся громко и судорожно, изгоняя все напряжение, накопившееся в нем после спиритического сеанса на чердаке лицея. Он хохотал как одержимый, задыхаясь и чувствуя, как на глазах выступают слезы. Вид изумленной физиономии преподавателя лишь усилил этот хохот, отчего Бастиан невольным жестом поднес ладони ко рту, пытаясь его заглушить.

— Я… из… ви… — В тщетных попытках выговорить извинение он даже стал икать. — Я… вспом…

Он хотел объяснить, что вспомнил один смешной случай и что ни Дюпюи, ни его легендарное зловонное дыхание тут ни при чем… абсолютно ни при чем! Но тщетно.

— НЕМЕДЛЕННО ВЫЙДИТЕ ВОН! — заревел Дюпюи, между тем как уже весь класс хохотал вслед за Бастианом.

Очередная волна зловония заставила Бастиана вспомнить о химическом оружии и бактериологической войне. Его хохот понемногу стих, сменяясь судорожными всхлипами, одновременно с которыми словно подергивался весь окружающий мир, ставший вдруг невероятно, невыносимо, трагически смешным.

Когда он проходил мимо преподавательского стола, Дюпюи протянул ему сложенную бумажку. Бастиан опустил глаза, не в силах смотреть ни на кого и ни на что из опасения снова рассмеяться. Не говоря уже о том, что изо рта месье Дюпюи снова вырвался почти видимый клуб тяжелого дыхания — словно внутри у него была мусоросжигательная печь.

Не смеяться… не смеяться… не…

— Вы сейчас же пойдете к НК… то есть к месье Боннэ, и отдадите ему эту записку! И заодно скажите ему, что я лично буду говорить о вас с директором!

Бастиан наморщил нос, взял записку и машинально сложил ее еще раз. Потом закрыл глаза и быстро пошел, почти побежал к двери, пока его не настиг новый приступ хохота.

Он вышел в пустынный двор и облегченно вздохнул. Свежий утренний воздух заполнил его легкие, и, после того как прошла икота, от недавнего хохота осталось одно воспоминание. Он взглянул на записку месье Дюпюи, которую все еще держал в руке, и сунул ее в карман рюкзака. Ночной колпак подождет. Плевать на него. Да и на все остальное…

Затем достал мобильник и снова взглянул на дисплей. Сердце его подскочило: в левом нижнем углу появился конвертик. Бастиан посмотрел по сторонам, словно боялся, что кто-то прочитает эсэмэску из-за его плеча, потом решил куда-нибудь уйти: стоять посреди двора в учебное время было не слишком разумно, к тому же это грозило лишними неприятностями.

Держась ближе к стенам в надежде, что полумрак сводчатой галереи и туман скроют его из вида, он прошел главный внутренний двор и вышел в смежный с ним, где был сад, и откуда можно было подняться на чердак, в «штаб-квартиру» Chowder Society. Войдя в уже знакомый небольшой холл, куда выходили двери туалетов и еще одна дверца, ведущая наверх, Бастиан в нерешительности остановился — почему-то ему страшно было читать эсэмэску. Но потом он все же решился.

ПОЛУЧИЛ ТВОЮ СМС НО БЫЛ ОЧ.ЗАНЯТ. ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ 2 ДНЯ. ПЕРЕДАЙ МАМЕ. ДО СКОРОГО.

Бастиан смотрел на дисплей минуту или две. В горле у него пересохло, руки покрылись мурашками. Эсэмэска была действительно отправлена с номера отца и написана большими буквами, по его обыкновению. Однако стиль был не совсем отцовский. Что-то было не так — как будто в череде ровных ступенек одна слегка перекосилась.

Звук открывшейся двери заставил его вздрогнуть и резко обернуться. На пороге двери, ведущей к туалетам, показался чей-то силуэт.

— Эй… ты что здесь делаешь?

Это оказался Жан-Робен. Он выглядел удивленным и даже, как показалось Бастиану, слегка смущенным. Нервным жестом потерев переносицу, он приблизился.

— Меня выгнали с урока…

Когда на лицо Жан-Робена упал свет, Бастиан заметил у него под глазами круги — он, видимо, тоже плохо спал.

— А ты? — в свою очередь спросил Бастиан.

— Я… просто пришел пораньше. У нас нет первого урока.

Бастиан чувствовал возникшее между ними легкое напряжение — безусловно, из-за вчерашних событий.

— У тебя есть какие-нибудь новости от Опаль? — спросил он.

Жан-Робен уже вскинул сумку на плечо, собираясь уходить.

— От Опаль? Нет… А что, она не пришла сегодня?

— Нет.

— Может, заболела?.. Ты ей звонил?