Бастиану показалось, что он ослышался.

— Да, она потомственная чародейка из очень старинного рода, — подтвердил Жан-Робен. — Ее семья состоит в родстве с семьей Талько… это местная аристократическая верхушка. Анн-Сесиль очень способная. И особенно в плане разговоров с умершими. Ведь так, Анн-Сесиль?

Но девушка его не слушала. Она пристально смотрела на Бастиана, не говоря ни слова.

Потом она сняла очки, и Бастиан был удивлен пронзительностью ее взгляда, которую словно еще усиливали отблески пламени в ее темно-ореховых глазах. Анн-Сесиль медленно приблизилась к нему, и Бастиан догадался по почтительному молчанию Опаль и Жан-Робена, что именно Анн-Сесиль — душа их заговорщицкого клана.

Она остановилась рядом с ним — ростом она была лишь немного выше него — и еще раз пристально на него посмотрела. И у Бастиана появилось неприятное ощущение — будто зрачки ее глаз испускают какие-то невидимые лучи, вроде рентгеновских, которыми она просвечивает его насквозь.

Наконец Анн-Сесиль снова надела очки и объявила двум своим друзьям:

— У него есть сила. О да, есть. Просто невероятная…

У хозяина «Геранды» была типично бандитская физиономия — судя по всему, он занимался отмыванием денег в своем заведении, представлявшем собой нечто среднее между кафе и табачной лавкой. Он уже много раз бросал на Бертеги подозрительные взгляды с тех нор, как тот расположился за одним из столиков с чашкой кофе-эспрессо (пятой за этот день).

Бертеги приехал сюда, чтобы встретиться с кузеном Сони, официантки из кафе при лицее «Сент-Экзюпери», предварительно запросив у Клемана криминологическое досье на этого самого кузена, где была и фотография. Хозяин заведения с некоторой настороженностью взглянул на посетителя — грузного человека, чьи жесткие и очень короткие волосы напоминали кабанью щетину, одетого в шикарный костюм и плащ от Хуго Босс. Когда Бертеги представился, угрюмое лицо хозяина приобрело враждебное и одновременно замкнутое выражение.

Комиссар решил не скрывать своих намерений.

— Я знаю, к тебе часто заходит Пьер Джионелли. Нет, у него пока никаких неприятностей. У тебя тоже. Меня направила сюда его двоюродная сестра. Из Лавилль-Сен-Жур. Мне нужно задать ему пару вопросов о делах, которые напрямую его не касаются. Можно сказать, речь идет об услуге.

— Вряд ли он захочет ее оказать, — ответил хозяин, яростно полируя бокал, как будто боролся с желанием расколотить его о стойку. — Он с легавыми не особо разговорчивый.

— Но, может быть, он захочет помочь своей сестре?

Хозяин кафе нехотя произнес:

— Он обычно заходит между четырьмя и пятью вечера. Не каждый день, но часто.

Действительно, без четверти пять Джионелли появился на пороге. Он был похож на парня с фотографии, но бледно-желтый цвет лица и общая истощенность свидетельствовали о том, что с того момента, когда был сделан снимок, Пьер Джионелли провел много бессонных ночей. Теперь это был нервный человечек, как будто насквозь пропитанный никотином. Бертеги знал, что профессиональные игроки с годами становятся тощими и высохшими, нервно-суетливыми людьми или превращаются в толстяков-сангвиников, страдающих одышкой.

Несколько посетителей сказали: «Здорово, Пьеро!» — пока Джионелли шел мимо столиков к бару. Он перебросился несколькими словами с хозяином, потом тот коротким движением головы указал ему на Бертеги.

Держа в руке рюмку анисового ликера, человечек направился прямо к комиссару.

— Интересно, какая муха укусила Соню, что она направляет ко мне легавого? — сказал он вместо приветствия и окинул Бертеги быстрым взглядом, который выражал одновременно осуждение и веселое удивление.

«Легавые» вместо «мусора»… Анисовый ликер… Очевидно, Джионелли, как и хозяин заведения, принадлежал к вымирающему поколению воровской аристократии, а не к нынешнему сброду, — иными словами, предпочитал игру и девочек дракам и наркотикам.

— Она предупредила, что ты будешь обращаться ко мне на «ты»…

— Так ты сам первый и начал. Мне-то все равно. Ну, давай на «ты». Как там тебя…

— Бертеги.

— Лейтенант? Комиссар?

— Комиссар.

— Вон как! Тогда это серьезно… Хотя, конечно, комиссар в Лавилле — это даже не лейтенант на Орфевр, тридцать шесть…

Бертеги проигнорировал сарказм и произнес всего два слова:

— Анри Вильбуа.

Джионелли на мгновение замер. Потом отодвинул стул от столика и сел.

— Да, теперь начинаю понимать, с какого боку тут Соня, — проговорил он словно бы сам для себя. — Значит, ты ищешь Вильбуа? Но тут я тебе ничем не помогу, я в последний раз его видел… — он несколько секунд подумал, — лет двадцать назад. И потом, с чего вдруг я должен…

— Твоя кузина сказала примерно следующее: в Лавилле творятся странные дела, и надо, чтобы это когда-нибудь прекратилось…

Джионелли кивнул.

— Да, понимаю…

Он вздохнул, отпил немого ликера, прищелкнул языком.

— Ну, валяй, комиссар, я тебя слушаю.

— Мне нужна информация о Вильбуа. Он был игрок, так?

— Да.

— Насколько я понимаю, это была его основная деятельность?

— Не совсем так. Но какое-то время да. Деньги так и липли к его рукам. Я никогда такого не видел, ни до, ни после. Дэвид Копперфилд рядом с ним выглядел бы неуклюжим, как Винни-Пух. Если ты садился с ним играть, надо было быть готовым к тому, что он в любой момент предъявит тебе четыре туза… Р-раз! — и вот они! — Джионелли пошевелил пальцами, словно разворачивал карты веером.

— Значит, ты хорошо его знал? Если даже с ним вместе играл?

— Мы познакомились лет тридцать назад. Я тогда был еще совсем зеленый, да и он тоже… По сколько нам было? Лет по двадцать — двадцать пять… Ну да, мы с ним корешились, некоторое время мотались вместе по игорным домам — и здесь, и в Панаме… куда нас только черти не носили! Мы туда ездили за рабочим инструментом.

Бертеги кивнул: он знал, что многие профессиональные игроки покупают специальное оборудование в магазинах для престидижитаторов, — он даже был в таком магазине, известном на всю Францию, на Кардиналь-Лемуан, в Пятом округе Парижа.

— И что потом?

Джионелли немного поколебался, вертя в пальцах рюмку. У него были длинные гибкие пальцы пианиста, которыми следовало бы касаться клавиш рояля, а не щербатой рюмки.

— Потом он постепенно начал завязывать с игрой. Меня это не слишком устраивало — мы хорошо зарабатывали с ним в паре… Хотя он весь свой выигрыш спускал в казино на следующий же день… Я не мог понять, в чем дело. И вот однажды мы с ним слегка выпили, и я спросил, почему он отошел от игры и как ему, несмотря на это, удается по-прежнему покупать рубашки от Диора и костюмы от Ренома. Тогда он на меня посмотрел… очень долгим взглядом, который я помню до сих пор, потому что у Вильбуа были самые холодные глаза, какие я только видел в жизни… И сказал: «Думаешь, Пьеро, своими руками всего можно добиться? Одного таланта мало. Он помогает, конечно, но его одного недостаточно. Вот и приходится служить тому, кто… сдает карты. Сечешь? Кому-то могущественному… Гораздо более могущественному, чем ты или я…»

Я мало что понял, но мне стало чертовски не по себе. Вообще, с Вильбуа я никогда не чувствовал себя спокойно. Он был одним из тех типов, что могут воткнуть тебе в спину нож и при этом будут улыбаться в лицо.

Потом он сказал: «Ты ведь слышал про Фауста? Вот и я как Фауст… мне надо вернуть должок. Я играл, я выигрывал… теперь я должен служить ЕМУ постоянно…»

— Ему? — переспросил Бертеги. — Кому ему?

Джионелли пожал плечами.

— Прочти «Фауста», комиссар…

Бертеги проигнорировал совет и спросил:

— Вильбуа проходил по нашумевшему делу семь лет назад?

— Ты про «дело Талько»?

— Да.

— Ну… он к тому времени здесь уже не жил. Но ты наверняка это знаешь. Ведь у вас в участке на него собрано нехилое досье…

Бертеги не стал говорить, что это не так: почти все следы существования Анри Вильбуа исчезли из полицейских архивов.