Точнее, такой взгляд был у него в те моменты, когда он смотрел на туман.

Ле Гаррек, Одиль…

Бертеги набрал это имя в поисковике своего служебного компьютера и стал ждать. Напрасно… Оно ни разу не появлялось в полицейских отчетах. По крайней мере, если верить архивам. Но, как он успел убедиться, полностью полагаться на местные архивы было нельзя. Отдельные фрагменты и целые дела бесследно исчезли, некоторые имена были стерты или вычеркнуты вопреки всем процессуальным нормам… Может быть, имя Одиль Ле Гаррек было одним из таких?

Комиссар удобнее устроился в глубоком кожаном кресле и, затянувшись сигаретой, выпустил клуб дыма (если бы Мэрил его увидела, она устроила бы ему первостатейный разнос). Он чувствовал раздражение и одновременно охотничий азарт — загадка Одиль Ле Гаррек не давала ему покоя. Даже вызывала чисто физическое недомогание. Убийство?.. Или все-таки естественная смерть?..

…умерла от страха…

Он все еще не мог сделать окончательный вывод. После отъезда судмедэксперта Бертеги осмотрел сверху донизу весь дом, но не обнаружил ни малейшего следа взлома.

По ходу осмотра он задержался в одной комнате немного дольше, чем в других помещениях. Судя по всему, это была комната Николя Ле Гаррека — во всяком случае, он жил здесь, когда был ребенком. Несмотря на полное отсутствие пыли — в этом поддержании чистоты было что-то маниакальное, — комната выглядела совершенно нежилой, застывшей во времени: на стенах висели постеры, свидетельствовавшие, что хозяин комнаты в молодости увлекался музыкой в стиле «новая волна», — на них красовались The Cureи Depeche Modeв готических нарядах. На стеллажах выстроились романы Стивена Кинга вперемешку с детективами Агаты Кристи и Джеймса Хедли Чейза и комиксами про Астерикса… В углу были сложены гантели, старые кроссовки, а также видеокассеты: «Экзорцист», «Знамение», «Омен», «Хеллоуин»… В принципе, ничего ненормального, если Ле Гаррек и впрямь уехал отсюда молодым человеком: в переходном возрасте многие подростки любит оживлять свои детские страхи и испытывают повышенный интерес к смерти, порой переходящий в зачарованность ею… если им от пятнадцати до двадцати, — как говорят психологи, в этом нет ничего такого, из-за чего родителям стоит тревожиться.

Но тогда откуда у него это давящее, неотступное ощущение, что каждая стена, каждый предмет меблировки несут на себе следы… чего-то совсем иного, потустороннего? Бертеги не мог этого объяснить. Он лишь понимал: в этом доме что-то произошло — несколько часов или много лет назад, — и, хотя ему самому ничего об этом не было известно, он чувствовал, что дом номер 36 на рю де Карм сохранил об этом воспоминание.

Резкий стук в дверь прервал его размышления и вернул к окружающей действительности: огромный новый стол (Мэрил и Дженни, смеясь, пытались найти хоть крошечное свободное место на столе, чтобы за ним расположиться, — он был весь завален папками, хотя большинство из них содержали материалы по мелким правонарушениям и личные дела сотрудников); два кожаных кресла, теряющиеся в чересчур просторном, хотя совершенно безликом помещении: несколько растений; окно, полускрытое жалюзи и выходившее в коридор… Ничто не указывало на то, что это служебный кабинет человека, взявшего на себя обязательство защищать других и в свое время имевшего возможность претендовать на довольно высокий пост на набережной Орфевр.

Бертеги прогнал внезапную горечь резким жестом, словно стряхивая пылинку со своего пиджака от Армани.

— Войдите.

Появился Клеман.

— Все подтвердилось — провода в самом деле перерезаны. Это точно — никаких технических повреждений со связью в последнее время не зафиксировано, грызуны тоже исключаются. Мы нашли то место, где провода были перерезаны. Позади дома.

— Следы? Что-нибудь еще?

— Ребята пока там работают. Я сказал, чтобы доложили мне, если что-нибудь найдут… Но, так или иначе, уже ясно, что провода перерезали ножницами или секатором.

Бертеги закрыл глаза. Значит, кто-то в самом деле умышленно перерезал провода… но ради чего? Следов взлома нет, и, судя по всему, ничего не украдено… Одиль Ле Гаррек умерла в своей спальне, запертой изнутри. Ничто не свидетельствовало о попытке проникновения снаружи со злым умыслом. Для чего кому-то понадобилось ее изолировать?

Просто затем, чтобы помешать куда-то позвонить в случае нападения? Но если бы она не сжимала в руке телефонную трубку, никому бы и в голову не пришло усомниться, что причиной смерти стал инфаркт.

Внезапно Бертеги пришла в голову одна идея.

— Это имя… Одиль Ле Гаррек…

— Д-да?..

— Ты никогда не слышал его раньше?

— Я… не понимаю, о чем вы спрашиваете, — пробормотал Клеман.

Бертеги поморщился. Клеман должен знать, на что он намекает… и что он уже знает. Пора бы с ним серьезно поговорить. Вообще-то, уже давно было пора… но Бертеги хотел сначала освоиться в городе, в здешнем обществе, которое представляло собой замкнутый клан… а потом уже строить подчиненных. Но теперь настал момент переходить к серьезным вещам. Даже если в конечном итоге окажется, что они не имеют никакого отношения к Одиль Ле Гаррек.

Легким движением подбородка он указал лейтенанту на кресло.

— Присядь-ка, — мягко сказал он.

Об этом деле стало известно восемь лет назад. Оно прогремело как гром среди ясного неба. В те времена Бертеги следил за ним из Парижа, с захватывающим и в то же время недоверчивым интересом, который тогда разделяла вся Франция.

Первое тело нашли под ворохом сухих листьев в парке Труандьер, считавшемся «зелеными легкими» города; иногда его называли Лесным парком. Мальчику было семь-восемь лет; тело было страшно изуродовано: буквально выпотрошено и расчленено, к тому же лишено гениталий. Это зверское убийство стало первым из целой серии подобных преступлений: одного ребенка похитили в городском сквере, другого — в Лесном парке во время верховой прогулки; еще один был спасен полицейским от жестокой смерти во время сатанинского ритуала. Да, именно об этом шла речь — не о преступлениях серийного убийцы, маньяка-одиночки, но об исполнении древней традиции, передающейся из поколения в поколение. Это было делом рук не Жиля де Рэ [4], а целой организации, чьи предки занимались тем же самым… в некотором смысле это было делом рук всего города.

В конце концов дело частично замяли. Однако кто мог сказать точно, как было на самом деле?

Конечно, были названы непосредственные виновники: семья Талько, одна из самых знатных в прошлом веке, — именно она организовала все эти преступления. Это была проклятая семья, чей кровавый жребий и дьявольская власть распространялись далеко за пределы города — по всей Бургундии, больше того — по всей Франции и за ее границами. До сих пор, хотя прошло уже восемь лет, не удалось полностью установить, что ими двигало, — все документы и прочие свидетельства по этому делу сгорели во время гигантского пожара; многие из преступников сами бросались в огонь, чтобы избежать правосудия, а что касается немногочисленных обвиняемых, представших перед судом, — они пролили не слишком много света на это дело: немые и безразличные, фанатики или обычные исполнители, они не выдали ни имен, ни мест, ни дат… Двое покончили с собой еще до начала судебного процесса (один из преступников перерезал себе бедренную артерию бритвенным лезвием, тайно пронесенным кем-то в здание суда во время предварительного следствия); горстку остальных приговорили к строгому тюремному заключению, находясь в котором, они, однако, могли вести переписку с такими же безумцами со всех концов света.

Так или иначе, по завершении дела, получившего широкую огласку, члены семьи Талько были освобождены — очевидно, благодаря Мадлен Талько, главе семейства, которую остальные называли Мать, и ее многочисленным, в том числе международным, связям на самом высоком уровне. Она действовала с невероятным бесстыдством и жестокостью — ее подручные похищали, насиловали и убивали детей, а также ими торговали. При этом она не получала никаких финансовых выгод — по крайней мере, напрямую. Однако Мадлен через своих присных правила настоящей империей, богатство которой превосходило все провинциальные состояния, вместе взятые, — и, без сомнения, последняя авантюра обогатила бы ее еще больше, если бы раздоры внутри клана не привели его к развалу.