Бернар встал с верстака, подошел к небольшому старому холодильнику и вынул оттуда какой-то сверток.

— Что это? — спросил Сезар.

Садовник приблизился и положил сверток на верстак.

— Бычье сердце, — ответил садовник.

Сезар кивнул и отвернул край бумаги. Хотя он еще не понимал отдельных деталей происходящего, но все же догадался — ему предстоит некое посвящение.

— И вот еще, — добавил Бернар, протягивая ему три иглы — длинные, острые и, кажется, старинные. — Ты ведь знаешь, что с этим делать?

Новый презрительный взгляд — и Бернар невольно попятился, словно его этот взгляд обжег.

— Я знаю, что с этим делать. Знаю как. Знаю где. И, кажется, даже знаю зачем. У меня есть адрес и все инструкции.

— Ты не хочешь малость подождать? Еще рано…

— Сейчас онна работе. А у неевечерняя пробежка. Самый подходящий момент. Так или иначе, я справлюсь.

Бернар кивнул. Спорить было бесполезно. Он знал и это выражение лица, и этот тон. Еще раньше, когда Сезар был ребенком (впрочем, был ли он им когда-нибудь?), Бернара восхищало его лицо с тонкими чертами, бледная кожа, белокурые волосы, — все, что, как принято считать, обычно свидетельствует о невинности, — и садовник томился от похотливых желаний. Затем в один прекрасный день он застал Сезара отрывающим крылья у бабочки — с холодным садизмом вивисектора. Их взгляды встретились, и в тот же момент Бернар понял: этот ребенок был абсолютно, можно сказать, безупречно порочен — порок сиял в нем, незамутненный, как бриллиант чистой воды. Такой невероятный парадокс привел садовника в восторг.

— Мой отец уезжает на несколько дней по делам, — сказал Сезар. — Завтра…

Он положил завернутое в бумагу сердце и иглы в сумку, потом оценивающе взвесил ее на руке.

— Почему ты мне это говоришь? — спросил садовник.

— Потому что это тебе может пригодиться, — ответил Сезар с легким раздражением.

— А-а…

Больше он ничего не сказал. В последние дни мальчишка обращался с ним все более грубо, и Бернар уже начинал задумываться: а так ли уж хороша была эта идея?.. Но, конечно же, не ему было это решать…

— Сегодня ночью я приду сюда, — объявил Сезар. — Может, раньше, сразу как закончу… Сообщу тебе все подробности. Включая адрес квартиры в Сен-Жермен.

Он направился к выходу, но неожиданно обернулся.

— Есть вещи, которые нельзя откладывать надолго. Никак нельзя.

Они молча шли через парк, рука об руку. Бастиан не мог вспомнить, когда последний раз шел через парк пешком, а не ехал на роликах, и было ли вообще такое хоть однажды. Но в этот вечер, когда из его носа еще шла кровь, во всем теле ощущалась невероятная слабость, а душу терзало чувство вины, он нес коньки в руке, и они казались тяжелыми, словно гири. Он даже не подумал о том, чтобы их надеть и уехать, потому что нельзя было оставлять Опаль в одиночестве. С тех пор как девочка пришла в себя, она не произнесла почти ни слова и время от времени конвульсивно вздрагивала.

Наконец она прошептала:

— Извини. Мне жаль, что так получилось.

Бастиан не ответил. Он глубоко вдохнул воздух, уже насквозь пропитанный туманом, — воздух, который он мог… видеть, а ведь не так уж часто удается увидеть воздух, которым дышишь, не правда ли?.. Этот вдох доставил ему огромное удовольствие — словно туман был реальным подтверждением возвращения в реальный мир, где он, Бастиан, сейчас идет, живой и здоровый, рядом с самой красивой девочкой в лицее, да наверняка и в Лавилле, если не во всем мире, дрожащей как осиновый лист — из-за него…

— Это из-за меня, — сказала Опаль. — Это я виновата. Мне не стоило тебя в это втягивать. Даже не знаю, что на меня нашло… — Она вздохнула и неожиданно добавила: — А еще эта Анн-Сесиль… сука!

С последним определением Бастиан не мог не согласиться. Если бы Опаль и Жан-Робен ее послушали, он бы сейчас очнулся где-нибудь в одном из закоулков лицея или в каком-нибудь классе, не помня, как туда попал. Но, к счастью, не прошло и минуты, как он пришел в себя — слабый, растерянный, с гудящей головой, еще заполненной обрывками слов и образов. Анн-Сесиль к тому времени уже успела что-то наплести двум другим, но очевидно было, что ее авторитет «великой волшебницы» сильно померк в их глазах.

— Но никто не мог предвидеть, что все так обернется, — продолжала Опаль, и Бастиан не стал ее перебивать, потому что такая Опаль, которая была его ровесницей и говорила дрожащим голоском, нравилась ему гораздо больше. — Мы даже представить не могли, что у тебя такая сила!

Сейчас они шли вдоль парковой ограды, и Бастиан помрачнел — где-то здесь он три дня назад видел толпу полицейских. Сейчас он снова ощутил странное недомогание — этот парк часто являлся ему в ночных кошмарах… К тому же он вспомнил одну из статей по поводу недавнего дела, которую прочитал на днях: «Жестокое убийство подростка в городском парке…»

Может быть, этот подросток был одним из тех, кто сегодня говорил с ним во время спиритического сеанса?..

Бастиан отвел взгляд от ограды и увидел стройную женщину в небесно-голубом спортивном костюме, бегущую по аллее. Ее белокурые волосы были собраны в конский хвост, на шее висел ай-под. Казалось, она выбежала в парк прямо из какого-то американского фильма. Зрелище было красивое и для здешних мест даже немного экзотичное, словно кусочек совершенно другой жизни, далекой от туманов Лавилль-Сен-Жур.

— У меня нет никакой силы, — наконец сказал он.

— Как это нет?!

— Какую силу ты имеешь в виду? Силу вызывать мертвых?

— Ну да. Хотя бы это… а возможно, и многое другое.

Бастиан остановился.

— Опаль, послушай…

И в первый раз за все время знакомства взял ее за руку. Неожиданно он и впрямь почувствовал себя сильным, гораздо сильнее подруги. То, что произошло недавно в заброшенном театре на чердаке «Сент-Экзюпери», словно вывело его из оцепенения, в котором он пребывал с самого приезда в Лавилль. В больших зеленых глазах Опаль, устремленных на него, читались удивление и некоторый страх, словно она чувствовала произошедшую в нем перемену.

— У меня нет никакой магической силы, ты понимаешь? То, что произошло сегодня, было… какой-то аномалией. Случилось что-то необъяснимое, но это не имеет никакого отношения к силе. Я даже не знаю, как это назвать…

— Но ты же сам ви…

— Сила — это что-то такое, чем человек может управлять, — перебил Бастиан. — Что-то, что ему помогает. Сила — это преимущество…

Он замолчал, подыскивая слова. Мимо них проехал велосипедист. Бастиан краем глаза взглянул на него; тот был в бейсболке, очках и слишком широких джинсах. Однако ему почему-то показалось, что он знает велосипедиста. Белокурые волосы, какое-то постоянное напряжение во всем теле, заметное даже сейчас, когда человек склонялся к рулю велосипеда… Мандель? Да нет, не может быть. Ему померещилось из-за тумана и… всего остального.

— Нет, это никакая ни сила, — продолжал Бастиан. — И не дает никаких преимуществ. Иначе мы… ну, например, смогли бы узнать, почему твой брат… это сделал.

— Но что тогда?

— Ну… какая-то энергия. Здесь происходят… разные вещи. Странные события. Ну, ты знаешь…

Опаль снова вздохнула, и по ее лицу Бастиан догадался, что она рассказала ему не так много о себе, как он думал раньше.

— Помнишь, ты сама мне написала по «аське», в самый первый вечер: Лавилль делает с людьми разные вещи… не очень хорошие.

Она кивнула.

— Значит, ты должна понять, в чем дело… Сила не у меня. Она у города. И это не та сила, которой я бы для себя хотел… И для тебя тоже.

Со всей наивностью своих двенадцати лет он колебался: стоит ли говорить ей о психической энергии, о борьбе сил добра и зла, обо всех этих философских концепциях, которых он не мог объяснить, но об истинности которых догадывался — даже здесь, в сердце Лавилль-Сен-Жур.

— И я уверен, что город каким-то образом управляет всеми этими событиями…