— Она знала, — продолжала Сюзи, — что прошлое рано или поздно постучится в дверь. Она знала и то, что вы уже несколько недель находитесь в городе. (Ле Гаррек промолчал.) Она хотела вам позвонить. Встретиться с вами. Чтобы… не знаю… может быть, остановить то, что надвигалось. Но не осмелилась.

Он почувствовал, как на глаза выступают слезы. Чего только он не отдал бы, чтобы не слышать этих слов! Не быть здесь сейчас. Никогда не жить в Лавилль-Сен-Жур. Сколько раз он спрашивал себя: что было бы, если бы все сложилось иначе? И как именно все могло сложиться?

— Что вы собираетесь делать? — спросила Сюзи после недолгого молчания.

— Не я управляю этой игрой.

— Вы так думаете?

Он вздохнул.

— Я не могу ничего сделать. У меня нет такой власти… Ни у кого ее нет. То, что здесь происходит… то, что пробудилось в этом месте… оно неуправляемо. Если моя мать вам действительно все рассказала, вы должны это знать.

Сюзи кивнула.

— Я действительно это знаю. Но это не значит, что я в это верю. Прекратите терпеть. Покончите с этим как можно скорее. Потом уезжайте. Вы никогда не будете счастливы здесь. Чем скорее вы покинете Лавилль, тем будет для вас лучше. Вы будете далеко… Вы будете свободны.

Глядя на нее, Ле Гаррек убеждался, что вид и манеры обычной старой дамы обманчивы. В ее глазах отражались холодный ум, жесткая воля и решительность тех, кому больше нечего терять.

— Я ничем не управляю…

— Это вы так думаете. Вы ошибаетесь.

— А вы сами что собираетесь делать?

— То, что собиралась сделать ваша мать. Найти ребенка.

— Ребенка? — переспросил он. — Какого ребенка?

Она нахмурилась. Потом указала согнутым пальцем на конверт, который он держал в руке.

— Этот ребенок обладает властью, которой у вас нет. Прочтите. Он должен быть где-то рядом. Он разбудит пламя Стрельца, которое в вас дремлет.

Несколько секунд Ле Гаррек смотрел на конверт, а когда поднял глаза, Сюзи уже шла по аллее к выходу. Он проводил взглядом ее хрупкий силуэт, скользящий мимо крестов и памятников. Затем она окончательно скрылась в тумане.

Перед тем как уйти, он в последний раз взглянул на эпитафию, высеченную на надгробном камне:

Глава 26

— …и я уверена, что Опаль сейчас расскажет нам, почему Мариус уехал и оставил Фанни… НЕ ПРАВДА ЛИ, МАДЕМУАЗЕЛЬ КАМЕРЛЕН?

Ученица подпрыгнула на месте. Одри, прохаживаясь по классу, уже несколько минут следила за ее маневрами. Сначала Опаль нацарапала на клочке бумаги записку и, скатав ее в шарик, бросила на пол возле парты Бастиана Моро. Тот, прочитав записку, отрицательно покачал головой. Но Опаль не унималась и продолжала гримасничать: округляла глаза, хмурила брови, изображая озабоченность… Наконец Бастиан сдался: пригнувшись к парте и укрывшись за подставкой для книг с раскрытым на ней учебником, он достал из тетради сложенные вдвое листки бумаги, сложил их вчетверо и перебросил Опаль.

Девочка уже развернула листки, когда Одри резко оторвала ее от чтения. Ученица густо покраснела — это был яркий пурпурный оттенок, свойственный только рыжеволосым людям.

— Э… я…

Одри спокойно приблизилась к ней, по пути заметив отчаянное выражение лица Бастиана и внимательный взгляд Манделя.

— Я хочу посмотреть, что ты так внимательно читаешь… Это, судя по всему, гораздо интереснее трилогии Марселя Паньоля?

Прекрасные зеленые глаза Опаль широко раскрылись, в них промелькнула паника, и это усилило любопытство учительницы, хотя одновременно вызвало и легкую тревогу. Опаль взглянула на листки, потом на Бастиана, словно спрашивая: что делать? Но от мальчика было бесполезно ждать ответа: он выглядел совершено растерянным.

— Или ты сама прочтешь нам это вслух, чтобы все могли услышать? — спросила Одри, не повышая голоса.

Тяжелый вздох. Злобный взгляд с обещанием мести. Захлопнутая книга. Протянутые листки.

Одри медленно развернула их. Первые же строчки глубоко поразили ее: