— Ты здесь живешь круглый год?

— Ну да…

— И твои родители сюда ни разу не приезжали?

Ребенок с серьезным видом отрицательно покачал головой.

Бертеги вздохнул.

— Скажи-ка, Жерар… ты любишь гулять по округе, да?

Вместо ответа ребенок улыбнулся. Одного зуба у него не хватало.

— А вчера вечером ты гулял?

— Да.

— Ты не заметил ничего странного? Может, что-то видел или слышал? Знаешь, такой шум… как будто кто-то крадется — человек или… животное?

— Животные вчера были нервные. Но это нормально.

— Нормально?

— Ну, сегодня же первый туман. В эти дни всегда так бывает. Хотя у нас тут он не такой густой.

Жерар обвел рукой окрестности, и Бертеги понял: эти равнины за чертой города по сравнению с ним представляли собой возвышенность, и туман как бы сползал отсюда на улицы Лавилля, чтобы там уже сгуститься. Ферма Моризо являлась как бы «промежуточной остановкой» для тумана, где он задерживался на пути к городу, но ненадолго.

— Значит, ничего странного? — повторил Бертеги.

— Это из-за Хосе вы спрашиваете? — спросил мальчишка с некоторой подозрительностью.

— Просто интересно, что такой глазастый мальчишка вроде тебя мог заметить… Может, кто-то из взрослых тоже прогуливался? Сосед, например?

Жерар пожал плечами.

— Нет. Да и потом, Хосе погиб не от руки соседа.

Он произнес это убежденным и слегка неестественным тоном — как говорят дети, когда воспроизводят фразы и отдельные выражения, услышанные по телевизору или в кино.

— Ах вот как? Тогда от чьей же руки?

— Я не имею права говорить…

Бертеги почувствовал, как кожа покрылась мурашками.

— Я тебе обещаю, что никому не скажу.

Жерар нерешительно покусал губы, водя глазами из стороны в сторону.

— А пушку покажешь? — наконец проговорил он.

Сами по себе эти слова могли вызвать улыбку, но, услышав их, Бертеги буквально оледенел. Немного поколебавшись, он откинул полу пиджака и продемонстрировал кобуру. Глаза мальчишки загорелись при виде выглядывающей из кожаного футляра рукоятки пистолета, и Бертеги попытался вспомнить, доводилось ли ему когда-нибудь видеть восхищение в детских глазах, устремленных на орудие убийства. И, хотя момент для этого был совсем неподходящий, он подумал: насколько же мир детства хрупок и уязвим, и как легко взрослые могут его разрушить или извратить.

Бертеги запахнул пиджак.

— А ты точно ничего не скажешь? — настойчиво спросил мальчишка.

— Обещаю и клянусь — я никому не скажу, что от тебя это услышал.

— О’кей.

Жерар глубоко вздохнул, потом подошел почти вплотную к Бертеги и прошептал:

— Это сделал призрак.

Комиссар нахмурился.

— Призрак?

— Да, новый…

Бертеги вдруг ощутил, что воздух стал прохладнее. Вечер уже наступил, и солнце почти опустилось за горизонт. Тени, вытянувшиеся у их ног, удлинились.

— Ага, значит, новый призрак, — повторил Бертеги, стараясь, чтобы его голос звучал естественно. — И что ты о нем знаешь?

— Ну, я о нем ничего не знаю… Это бабушка знает. Она их всех знает…

— Призраков?

Ребенок поморщился — так его раздосадовала непонятливость собеседника.

— Ну да, призраков. Это она с ними разговаривает. После аварии. Она их слышит. — Жерар посмотрел на комиссара. — Но от этого ни у кого нет никаких проблем, — добавил он, словно догадываясь, что его слова звучат все же не совсем… обычно. — Эти призраки добрые. Бабушка всегда так говорила: здесь, у нас на ферме, все призраки добрые. Поэтому здесь так хорошо…

— Но недавно появился новый призрак? — спросил Бертеги. Сейчас он был не вполне уверен в том, что этот разговор ему не снится.

— Да, — вздохнул мальчик. — Новый среди остальных. А может быть, он не с ними, а сам по себе. Потому что он злой.

— И как его зовут, этого нового?

— Я не знаю, как его по-настоящему зовут… Бабушка называет его «тень». Она говорит: «Темная тень».

После некоторого молчания Бертеги спросил:

— А ты не знаешь, с каких пор он здесь?

— Нет… но не очень давно. Кажется, бабушка его заметила несколько недель назад. Я много раз видел, как она стоит одна и разговаривает сама с собой. То есть это так кажется, что сама с собой, а на самом деле — с ними. С призраками…

Жерар заметно разговорился. Бертеги подумал, что груз тайны, который шестилетнему мальчугану приходилось носить в себе, был все-таки для него слишком тяжел.

— …Но на этот раз она велела ему уходить. Сказала, что уже слишком поздно и все кончено. «Ты один… теперь все кончено» — так она сказала. Я это запомнил, потому что она повторила много раз одно и то же. А потом она меня увидела и рассердилась. Я так и не понял почему. Раньше, когда она говорила с призраками, то всегда мне разрешала стоять рядом. И тогда она мне сказала, что появился новый призрак — «темная тень». И еще сказала: «Если ты когда-нибудь увидишь его, Жерар, сразу зови бабушку!» Я спросил: «Не дедушку?» А она сказала: «Нет, только меня, и больше никого!»

— Выходит, ты тоже видел призраков? — удивился Бертеги.

— Да нет, никогда… Но бабушка все равно не хотела, чтобы я гулял по вечерам. Поэтому я и не видел, что случилось с Хосе. — Он помолчал, потом с грустью добавил: — Я любил Хосе. Может быть, он теперь тоже станет призраком.

Бертеги снова подумал, что Жерару предстоит войти во взрослый мир с чертовски тяжелым грузом детских воспоминаний на плечах. Он уже собирался распрощаться с ребенком, но вдруг ему в голову пришла еще одна мысль.

— Скажи, а эти призраки — они живут прямо здесь, на ферме?

— О, они везде живут! В основном, правда, в деревьях. Бабушка говорила, что раньше они зимой приходили жить в конюшню, но лошади их пугались, и тогда бабушка их попросила оттуда… пе-ре-ли-ситься, — по слогам выговорил он. — И теперь они живут везде.

— И новый с ними?

Жерар пожал плечами.

— Не знаю точно… Когда бабушка его прогоняла, она показывала вон туда…

Бертеги некоторое время задумчиво разглядывал полуразрушенное строение на вершине небольшого холма, из почерневших камней, примерно в пятистах метрах от фермы, еще достаточно хорошо видное на фоне темнеющего неба. Он знал, что до пожара этот замок был одним из самых впечатляющих памятников Средневековья во всей Бургундии. Поместье Талькотьер, резиденция семьи Талько… Сейчас она представляла собой груду обугленных руин — казалось, над ними все еще вьется слабый дымок — и напоминала беззубую улыбку старого сумасшедшего — своими разрушенными донжонами, обнажившимися балками и хаотичными нагромождениями каменных обломков, очертания которых в сумраке выглядели причудливо и слегка жутковато.

Оба некоторое время молчали, глядя на сгоревший замок, как вдруг пронзительный вопль заставил обоих вздрогнуть и обернуться.

— Жера-а-ар!

Вдали показалась мадам Моризо — она торопливо семенила по тропинке, ведущей от фермы к шоссе. Волосы ее были растрепаны, она запыхалась. Бертеги заметил, что мальчик весь напрягся.

— Мне нужно идти, — торопливо проговорил он.

Но мамаша Моризо их уже заметила. Даже с такого расстояния можно было заметить, что ее тревога сменилась гневом.

— Черт тебя возьми, Жерар, — закричала она. — Я же тебе запретила уходить так далеко! Вечером ты должен быть дома, рядом со мной! Ты слышишь? Я тебе запретила одному гулять по ферме!

Жерар со всех ног помчался навстречу своей бабушке. Когда он подбежал к ней, она опустилась на колени рядом с ним, схватила его за плечи и несколько раз встряхнула, словно для того, чтобы заставить лучше запомнить ее наставления. Однако слов на таком расстоянии было не слышно. Затем она поднялась, крепко взяла внука за руку и повела к дому.

Примерно на полпути она остановилась, обернулась и застыла на несколько секунд.

И внезапно Бертеги ощутил ее ненависть — почти физически, словно в лицо ему ударил порывом ледяной ветер.

Предстояла самая приятная часть дня — возвращение домой. Не то чтобы Бастиану хотелось как можно скорее оказаться в своей комнате, особенно ближе к вечеру, но ему нравилась сама дорога. Обычно он надевал ролики и выбирал самый длинный маршрут — через городской парк: четыре километра мимо аккуратных бежевых домиков с бордовыми крышами и столетних деревьев, по восхитительно гладкому, словно каток, асфальту, который начинался сразу за воротами «Сент-Экзюпери», в конце его знаменитой центральной аллеи, мимо спортивных площадок, чередующихся с зарослями кустов и широкими подстриженными лужайками. Здесь горожане обычно проводили выходные. С другой стороны парка располагалась площадь Вашингтона с ее роскошными особняками XVIII века. Таким образом, парк служил связующим звеном между центром и одним из самых буржуазных кварталов города, и Бастиану предстояло проехать его почти весь, чтобы оказаться дома; их дом был расположен на одной из тех улиц, что находились немного в стороне от парка.