Затем последовал «казус Одри» — дурацкое рвение этой несчастной училки, одержимой мессианским стремлением спасти своего ученика… Потом еще скейтер, которого он увидел ночью в парке…

Наконец, выбрать Талькотьер в качестве штаб-квартиры оказалось не самым разумным решением — хотя кто мог бы вообразить, что Бертеги явится с расспросами к Клеанс Рошфор? И тем более — что назовет его имя как одного из подозреваемых? А ведь Талькотьер был таким подходящим местом: мало того что он обладал совершенно особой атмосферой, но к тому же создавал благоприятную обстановку для приговоренного к полной изоляции человека, каким стал Пьер Андреми: к виду его лица невозможно было привыкнуть. О, конечно, у него были маски. Такая идея пришла ему в голову, когда он смотрел какой-то заурядный гангстерский фильм в период выздоровления: перед ограблением два преступника натянули на головы чулки, благодаря чему черты лица у обоих как бы стерлись. Импровизированные маски обтягивали носы и рты, и это придавало лицам гротескное выражение. Но если прорезать отверстия для носа — а нос Пьера отныне представлял собой лишь полуразрушенный хрящ и два отверстия под ним — и рта, тогда тонкая, как паутина, сетка может, особенно под шляпой или бейсболкой и в темноте, сойти за настоящую кожу и немного заглушить запах ошпаренного куска мяса, который теперь заменял ему лицо. Однако если этот трюк мог сработать на вечерних улицах больших городов, он вряд ли мог бы помочь в городке с тридцатью тысячами жителей, где достаточно было надеть оранжевый пуловер, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание.

Итак, Талькотьер был ошибкой… Но не важно: как многие фанатики веры, Пьер был убежден, что стоит выше других и что его путь вымощен испытаниями, которые ему посылает бородач, сидящий на небесах. Одним из таких испытаний был бессознательный страх поражения…

Но ОНне оставлял своего избранника и помогал ему. Например, оказалось, что тот мальчишка, о котором говорил садовник Бернар, учится в одном классе с Бастианом. Неслыханная удача! Особенно когда выяснилось, что это сын Флорианы, его давней помощницы; правда, та сейчас не отвечала на его звонки, как и чета Камерлен… Ирония судьбы: их дети заняли их места в Showder Society. Он предвидел, что так и произойдет, когда они отвернулись от него, предпочтя комфорт и благополучие буржуазного существования новым завоеваниям его могущественной армии, и даже не захотели встретиться с ним по его возвращении… Итак, дети, объединенные своими общими трудностями взросления… Дети, которых так легко заманить в ловушку.

И этот особенный туман прошлой ночью… Пьер, выросший в Лавилле, знал, что такой туман всегда предвещает какие-то важные события. Он еще накануне заметил невероятную густоту и плотность мутно-белых клубов. В такие дни горожане запираются у себя в домах и предпочитают не выходить — словно перед бурей… В такие дни все становится возможным. Вот почему вчера вечером, глядя, как над городом клубится туман, он понял, что настало время навестить священника и заставить его назвать имена тех, кто тайно противостоит Пьеру Андреми и ЕМУ… И вот почему он решил «ускорить события», как его и просил Жослен, — сегодня утром Бертеги нанес визит Клеанс Рошфор и назвал его имя, что было явным сигналом: действовать нужно быстрее. Что касается священника, после нескольких часов сопротивления он все же назвал одно-единственное имя — Сюзи Блэр, но на данный момент женщина оказалась недосягаемой. Да, действовать нужно сейчас или никогда. Ибо так приказывал туман. Туман был союзником и помощником — нужно было лишь правильно расшифровывать подаваемые им знаки.

Однако Пьер Андреми не счел нужным объяснять все это Жослену — тот не принадлежал этому городу и никогда не узнает, как он действует, какие знаки посылает…

Вместо этого он сказал, собираясь отделаться от докучливого гостя:

— Через месяц с небольшим будет зимнее солнцестояние…

— Я знаю.

— У тебя и ТВОЕГО сына появится возможность доказать свою приверженность этому городу.

Жослен Эрсо лишь коротко кивнул, сказав:

— Я буду готов.

Николя сел в машину и захлопнул дверь.

— Это их дом, — сказал он.

Одри села рядом с ним на пассажирское сиденье.

— Чей?

— Дом, где живет твой ученик, принадлежал семье Андреми. Пьер здесь вырос. Он жил здесь с матерью и сестрой. Я помню качели, на которых его сестра любила сидеть целыми часами.

Одри взглянула на красивый дом в буржуазном стиле и вздрогнула. Уже стемнело, но окна оставались темными — даже слабый свет не пробивался сквозь туман. Где Каролина Моро? Снова ушла к себе в мастерскую, о которой говорил Бастиан? В глубине сада, недалеко от тех самых качелей?..

Неожиданно она вспомнила строчки из письма Одиль Ле Гаррек сыну: «Николя, ты знаешь историю Лавилль-Сен-Жур. Она всегда остается неизменной, и рано или поздно он придет, они придут — чтобы продолжить традицию, чтобы учредить, точнее, воссоздать свою общину, которая, по сути, никогда не прекращала своего существования. И, хотя ты не знаешь большинства их обычаев, тебе наверняка известно, что для этого им всегда нужен ребенок. Они должны найти ребенка… Это единственное средство».

— Что мы будем делать? — спросила Одри.

Николя вздохнул.

— Она знает, — ответил он.

— Я… я в этом не уверена. Она немного странная, да, но…

Николя не сказал ни слова в ответ. Конечно же, Каролина Моро знала. Как могло быть иначе? Но она уже через это прошла. Точнее, как раз не прошла, а так и осталась погруженной в омут прошлого. Все в ней говорило об этом: ее поблекшая красота, застывший взгляд, рассеянное выражение лица, на котором не появилось никакого удивления, когда он спросил, знает ли она Пьера Андреми…

— В котором часу твой сын уходит из школы?

— В половине шестого. А у Бастиана занятия до шести. Я звонила в лицей, чтобы уточнить расписание…

Николя взглянул на электронные часы на приборной доске.

— Сначала заедем за твоим сыном — у нас еще двадцать минут. Потом поедем в «Сент-Экзюпери».

Они в молчании ехали по улицам Лавилль-Сен-Жур, вымощенным камнями в форме брусков. Фары рассекали туман конусами света. Одри никогда раньше такого не видела, но обстановка не располагала к беззаботному созерцанию.

— Значит, у него была сестра… — произнесла она, чтобы заглушить тревогу, сжимавшую ей сердце. — Ты мне о ней ничего не рассказывал. Но я хочу понять, что стоит за… — она попыталась найти подходящее слово, но это ей не удалось, — всем этим. Это какое-то семейное дело? Связанное с наследованием?..

— Она умерла, — нехотя произнес Николя. — По крайней мере, я так думаю…

— То есть?

— Я не знаю точно, что произошло. Пьер только раз об этом говорил. Кажется, она умерла еще в детстве. Она была младше него на несколько лет. Это все, что мне известно.

Одри машинально подняла воротник жакета, чувствуя, как при воспоминании о качелях по телу пробежал озноб.

— Откуда ты знаешь про качели? Ну, что она сидела на них целыми часами…

— Пьер мне об этом рассказывал, когда я однажды зашел к нему в гости. «Я люблю смотреть на нее… Она может сидеть целыми часами, раскачиваясь тихо-тихо, почти незаметно…» Больше он ничего не сказал, но на меня тогда это произвело странное впечатление: я представил себе девочку, медленно раскачивающуюся целыми часами, под взглядом брата… Я даже вставил этот эпизод в один свой роман…

Они снова замолчали. Одри пыталась отогнать собственное мрачное видение: подросток, будущий убийца, наблюдает за своей младшей сестрой, качающейся на качелях, из окна дома — о Боже! может быть, даже из комнаты Бастиана…

Словно услышав ее мысли, Николя внезапно сказал, когда они уже подъезжали к школе Давида:

— Бог мой, как же еще иначе объяснить, что они живут именно в том доме?!

Одри не знала, что сказать. Впрочем, она не испытывала ни малейшего желания разговаривать. Все, чего ей сейчас хотелось, это стиснуть сына в объятиях и увезти как можно дальше отсюда…