Великий Рамос задержался, передавая Либраде некоторые маловажные поручения по просьбе одной соседки, доверявшей ему свои дела. Когда он вошел в столовую, три вышеупомянутых крестьянина и сеньор Ликурго, который по необычайному стечению обстоятельств тоже оказался здесь, завели разговор о домашних делах и об урожае. У сеньоры было необыкновенно плохое настроение; она ко всему придиралась и жестоко бранила крестьян за то, что небо не шлет дождя, а земля не родит хлеба, хотя в этом бедняги определенно не были виноваты. Тут же присутствовал сеньор исповедник. Когда Кабальюко вошел, добрый священник любезно поздоровался с ним и указал ему на кресло рядом с собой.

– Вот наш славный муж,- с презреньем выговорила донья Перфекта.- Трудно поверить, что так много разговаривают о таком ничтожном человеке! Скажи-ка, Кабальюко, это правда, что тебе сегодня утром надавала пощечин солдатня?

– Мне? Мне? – возмутился кентавр, поднявшись с кресла, не в силах снести столь тяжкого оскорбления.

– Так утверждают,- добавила донья Перфекта.- Это неправда? А я было поверила; ведь когда человек сам себя в грош не ставит… Тебе плюнут в лицо, а ты будешь считать себя счастливым, что солдаты тебя отметили.

– Сеньора! – решительно возопил Рамос.- Если бы не мое уважение к вам – а вы мне мать, больше, чем мать, моя госпожа, моя королева… если бы не уважение к человеку, который наделил меня всем тем, что у меня есть, если бы не уважение…

– И что же?.. Кажется, будто ты собираешься сказать много, а ничего не говоришь.

– Ну и вот, я говорю, что, если бы не мое уважение… эти слухи про пощечину – клевета,- продолжал Кабальюко. Он говорил с большим трудом.- Весь свет обо мне болтает: куда я вошел, откуда вышел, куда уехал, откуда приехал… А почему это все? Потому, что из меня хотят сделать пугало, чтоб я тут по всей округе людей пугал. Нет уж, всяк сверчок знай свой шесток. Войска пришли?.. Это плохо, но что тут поделаешь? Убрали алькальда, секретаря, судью?.. Плохо; я бы хотел, чтобы камни Орба-хосы поднялись против них, но я дал слово губернатору, а до сих пор я…

Он почесал в голове, сурово нахмурил брови и все более и более сбивчиво продолжал:

– Пускай я буду глупый, несносный, невежда, задира, все что угодно, но я человек благородный и в этом не уступлю никому.

– Ах, новый Сид объявился,- с величайшим презрением бросила донья Перфекта.- Вам не кажется, сеньор исповедник, что в Орбахосе не осталось ни одного человека, у которого есть еще чувство стыда?

– Это тяжкое обвинение,- начал священник с задумчивым лицом, не глядя на свою приятельницу и не отнимая руки от подбородка.- Но мне думается, что жители нашего города слишком уж покорно позволили возложить на себя тяжкое ярмо военщины.

Ликурго и три крестьянина смеялись.

– Когда солдаты и новые власти,- продолжала сеньора,- обесчестят наш город и отберут у нас последний реал, мы пошлем в Мадрид, в хрустальном ящике, всех храбрецов Орбахосы, чтобы их выставили в музее или показывали на улицах.

– Да здравствует сеньора! – с воодушевлением воскликнул крестьянин, по прозвищу Старикан.- Что ни слово, то золото. Я-то уж не виноват, если скажут, что у нас нет храбрецов. Я ведь давно был бы с Асеро, но когда у человека трое детей да жена, мало ли что может случиться, а кабы не это…

– Но ты губернатору слова не давал? – спросила его сеньора.

– Губернатору? – вскричал Фраскито Гонсалес.- Во всей стране нет другого такого мошенника – он заслуживает пули в лоб. Губернатор, правительство – все на один лад. Наш священник в воскресенье рассказывал нам столько о том, какие в Мадриде ереси, как там оскорбляют нашу веру… Да! Его стоило послушать! Под конец он совсем разволновался и сетовал на то, что у религии нет защитников.

– А великий Кристобаль Рамос? – произнесла донья Перфекта, с силой хлопнув по плечу кентавра.- Он сядет на коня; проедет по площади да по главной улице на виду у солдат; они на него посмотрят, испугаются его геройского вида – и разбегутся кто куда, чуть живы от страха.

Закончив свою тираду, она преувеличенно громко рассмеялась; ее смех прозвучал особенно резко, так как слушатели хранили глубокое молчание. Кабальюко был бледен.

– Сеньор Пасоларго,- продолжала донья Перфекта, уже серьезно,- сегодня вечером пришлите ко мне вашего сына Бартоломе, я хочу, чтобы он остался здесь с нами. Мне нужны в доме надежные люди; а то, чего доброго, в одно прекрасное утро нас с дочерью убьют.

– Сеньора! – воскликнули все.

– Сеньора! – закричал Кабальюко, вставая с места.- Вы, должно быть, шутите?

– Сеньор Ромеро, сеньор Пасоларго,- продолжала донья Перфекта, не глядя на главного местного забияку.- Я не чувствую себя в безопасности в собственном доме. Никто из жителей Орбахосы не может быть спокоен за себя, а всех меньше я. У меня тревожно на душе. Ночью я глаз не могу сомкнуть.

– Но кто же, кто же осмелится?

– Знаете,- горячо заявил Ликурго,- даже я, старый и больной, готов биться со всей испанской армией, если только кто-нибудь осмелится дотронуться до краешка платья сеньоры…

– Одного сеньора Кабальюко хватит с избытком,- заметил Фраскито Гонсалес.

– Ну нет,- возразила донья Перфекта со злобным сарказмом.- Разве вы не знаете, что Рамос дал слово губернатору?

Кабальюко опять сел, положив ногу на ногу и обхватив колени руками.

– Пускай мой защитник будет трус,- неумолимо продолжала сеньора,- только бы он не давал слова. А вдруг со мной случится беда: нападут на мой дом, вырвут из рук любимую дочь, будут издеваться надо мной, оскорблять меня самыми гнусными словами…

Она не могла продолжать. Голос ее прервался, и она принялась безутешно рыдать.

– Ради бога, сеньора, успокойтесь!.. Правда… Еще нет никаких причин…- торопливо, печальным голосом, изображая на лице величайшую скорбь, говорил ей дон Иносенсио.- Мы должны в смирении переносить бедствия, ниспосланные нам богом.

– Но кто же… сеньора? Кто осмелится пойти на такое преступление? – спросил один из четырех крестьян.

– Вся Орбахоса поднимется на ноги, чтобы защитить сеньору.

– Но кто же, кто? – повторяли все.

– Довольно, не докучайте донье Перфекте навязчивыми вв-просами,- услужливо остановил их отец исповедник,- вы можете удалиться.

– Нет, нет, оставайтесь,- живо прервала его сеньора.- Находиться в обществе этих добрых людей, желающих мне услужить,- большое утешение для меня.

– Будь проклят весь мой род,- сказал дядюшка Лукас, ударив кулаком по колену,- если все эти козни не дело рук племянника сеньоры.

– Сына дона Хуана Рея?

– Как только я увидел его на станции в Вильяорренде и он заговорил со мной своим медовым голосом, с этакими ужимками,- заявил Ликурго,- я сразу решил, что он большой… не буду продолжать из-за уважения к сеньоре… но я его тут же распознал… С первого взгляда смекнул, что он за птица, а я уж маху не дам – нет. Мне-то доподлинно известно, что, как говорится, какова нитка, таков и клубок, каков лоскут, таков и отрез; а льва по когтям узнают.

– Не говорите при мне плохо об этом несчастном юноше,- сурово вмешалась сеньора де Полентинос.- Как бы ни были велики его недостатки, милосердие запрещает нам говорить о них, да еще при людях.

– Однако же милосердие,- довольно решительно заявил дон Иносенсио,- не мешает нам принимать меры предосторожности против дурных людей, а речь идет именно об этом. Раз уж в злосчастной Орбахосе наблюдается такой упадок стойкости и мужества, раз уж этот город, по-видимому, готов позволить, чтобы ему плюнула в глаза кучка солдат с капралом во главе, то мы должны объединиться, чтобы как-нибудь себя защитить.

– Я буду защищаться, как могу,- сказала донья Перфекта покорным голосом, скрестив на груди руки.- Да будет воля божья!

– Столько шума из-за пустяков… Клянусь жизнью матери… В этом доме все какие-то ошалелые!..- воскликнул Кабальюко полусерьезно, полушутливо.- Можно подумать, что этот самый дон Пепито – целая ревизия (читай: дивизия) чертей. Не пугайтесь, моя добрая сеньора; мой племянничек Хуан – ему всего тринадцать лет – будет охранять дом, и посмотрим, кто одолеет, ваш племянник или мой.