Донье Соль снова захотелось узнать, сколько у него на душе преступлений.
– А мертвецов сколько? Сколько человек вы убили?
– Я покажусь вам злодеем, сеньора маркиза, но раз вы настаиваете!.. Думаю, всех и не вспомнить, как ни старайся. Пожалуй, человек тридцать, тридцать пять, сам точно не знаю. Разве станешь считать их,- будь она проклята, эта жизнь!.. Но помните, сеньора маркиза, я несчастный, обездоленный человек. Вина на тех, кто причинил мне зло. А убитые – что черешня. Сорвешь одну, а за ней, глядишь, еще десяток… Надо убивать, чтобы выжить самому, а чуть только разжалобишься, тут тебя и сожрут.
Наступило долгое молчание. Донья Соль не могла оторвать глаз от рук бандита, широких, короткопалых, с обломанными ногтями. Но Плюмитас и не смотрел на «сеньору маркизу». Все его внимание было обращено на Гальярдо, ему хотелось поблагодарить матадора за то, что тот принял его у себя за столом, рассеять дурное впечатление от своего рассказа.
– Я уважаю вас, сеньор Хуан,- добавил он.- Увидев вас на арене в первый раз, я сразу сказал себе: вот храбрый малый. У вас много поклонников, но ни один не любит вас так, как я! Знаете, чтобы увидеть вас, мне не раз приходилось менять свою внешность у входа в город, я всегда рисковал, что меня схватят. Ну как, настоящий я любитель?
Польщенный, Гальярдо улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
– А кроме того,- продолжал разбойник,- никто не может сказать, чтобы я хоть раз пришел в Ринконаду за куском хлеба. Часто я бродил поблизости голодный, без гроша в кармане, и все же до сих пор ни разу не переступал за ограду фермы. Я всегда думал: «Сеньор Хуан для меня святыня. Он зарабатывает деньги так же, как я,- рискуя жизнью. Нужно соблюдать товарищество». И вы не станете отрицать, сеньор Хуан, что, хотя вы важная особа, а я несчастный бедняк, оба мы равны, оба живем тем, что играем со смертью. Сейчас мы здесь спокойно сидим за столом, а в один прекрасный день бог устанет от нас и покинет нас своей милостью, и тогда меня убьют и бросят на дороге, как бешеного пса, а вас, со всем вашим богатством, вынесут с арены ногами вперед. И хотя газеты пошумят с месяц о вашей кончине, вся беда в том, что поблагодарить их вы сможете только с того света.
– Верно… верно,- произнес Гальярдо, внезапно побледнев.
На лице матадора отразился суеверный страх, нападавший
на него в часы приближения опасности. Его судьба и впрямь ничем не отличается от участи этого грозного бродяги, который рано или поздно неизбежно падет в неравной борьбе.
– Только не думайте, что я боюсь смерти,- продолжал Плю-митас.- Я ни в чем не раскаиваюсь и иду своим путем. Мне есть чему радоваться и чем гордиться, так же как вам, когда вы читаете в газетах, что были великолепны в такой-то корриде и заслужили ухо быка. Ведь вся Испания говорит о Плюмитасе, и, если верить слухам, меня даже хотят изобразить в театре, а в Мадриде, в том дворце, где собираются депутаты, спорят обо мне чуть не каждую неделю. И потом я горжусь тем, что целая армия гоняется за мной по пятам, что я один вожу за нос тысячу вооруженных бездельников, которым государство зря платит деньги. Как-то воскресным днем заехал я в одно селенье во время обедни и остановил кобылу возле слепых, которые пели, подыгрывая себе на гитаре. Народ, раскрыв рты, рассматривал какую-то картинку, которую носили с собой певцы. На ней был нарисован красивый парень с бакенбардами, в фетровой шляпе, разодетый в пух и прах, верхом на лихом коне, с мушкетом через седло и со смазливой бабенкой, сидящей позади пего за седлом. Не скоро я понял, что этот красавец, оказывается, не кто иной, как Плюмитас… Это лестно. Хоть я и хожу голодный и оборванный, как Адам, хорошо, что люди представляют меня по-другому. Я купил у них бумажку со словами песни: там описывается жизнь Плюмитаса. Вранья, конечно, немало, но зато все в стихах. Отличные стихи! Когда я отдыхаю в лесу, я читаю их, чтобы выучить наизусть. Должно быть, сочинил их какой-нибудь очень ученый сеньор.
Грозный Плюмитас говорил о своей славе с ребяческой гордостью. Куда девалась его молчаливость, его стремление изобразить себя несчастным, голодным странником. Он все больше воодушевлялся при мысли, что имя его знаменито, что подвиги его гремят по всей стране.
– Кто бы знал обо мне,- продолжал он,- живи я по-прежнему в своем селении?.. Я частенько думал об этом. Для нас, бедняков, нет другого выхода: или подыхать, работая на других, или пойти по единственному пути, который ведет к богатству и славе: убивать. Убивать быков я не годился. Мое селенье лежит в горах, и боевых быков там нет. Да к тому же я тяжел и неповоротлив… Поэтому я убиваю людей. Это лучшее, что может сделать бедняк, если хочет пробить себе дорогу и заставить уважать себя.
Насиональ, который до сих пор слушал речи бандита в невозмутимом молчании, счел нужным вмешаться:
– Образование, вот что нужно бедняку – нужно научиться читать и писать.
Слова Насионаля вызвали за столом дружный хохот; всем известна была его мания.
– Опять завел свое, приятель,- сказал Потахе,- помолчи уж, пусть Плюмитас рассказывает дальше. Он дело говорит.
Бандит отнесся с полным презрением к заявлению бандерильеро, которого ни во что не ставил из-за его осторожности на арене.
– Я умею читать и писать. А к чему это все? Когда я жил в деревне, я этим только отличался от других, а самому мне моя участь казалась еще горше. Бедняку нужна справедливость. Пусть отдадут ему то, что следует, а если не дают, пусть сам возьмет. Будь волком и внушай страх – другие волки станут тебя уважать, а скотинка еще и поблагодарит за то, что ты сожрешь ее. Если же увидят, что ты струсил и обессилел, даже овцы будут мочиться тебе на голову.
Потахе, который был уже пьян, восторженно одобрял каждое слово Плюмитаса. Он не очень вникал в смысл всех речей, но ему казалось, что сквозь пьяный туман он различает свет высшей мудрости.
– Правильно, товарищ. Бей всех подряд. Продолжай, ты дело говоришь.
– Я знаю, что такое человеческий род,- продолжал бандит.- Мир делится на две части: те, кого стригут, и те, кто стрижет. Я не хочу, чтобы меня стригли; я рожден стричь других, потому что я настоящий мужчина и никого не боюсь. С вами, сеньор Хуан, произошло то же самое. Вы тоже выбились из низов, но ваш путь лучше, чем мой.
Некоторое время он пристально смотрел на матадора, а потом произнес со страстной убежденностью:
– Мы слишком поздно появились на свет, сеньор Хуан. Чего бы только не добились в прошлые времена такие отважные, честные парни! И вы не убивали бы быков, и я не скитался бы в лесу, как дикий зверь. Мы с вами были бы вице-королями пли какими-нибудь важными начальниками там, за морями. Вы слыхали что-нибудь о Писарро, сеньор Хуан?
Сеньор Хуан ответил неопределенным жестом, желая скрыть свое невежество, ибо это таинствепное имя он слышал впервые.
– Сеньора маркиза лучше меня знает, кто он такой, и она простит меня, если я скажу какую-нибудь глупость. Я знал эту историю, когда был церковным служкой: я тогда зачитывался старинными романсами, которых много было у священника. Так вот, Писарро был бедняком, как мы с вамп. Он переплыл океан с двепадцатыо или тринадцатью такими же головорезами, как сам, и высадился не на земле, а в сущем раю… в королевстве, которое называлось Потоси. Там у них было невесть сколько сражений с жителями Америки, которые носили перья на голове и стреляли из луков, но в конце концов испанцы стали хозяевами и заграбастали все сокровища тамошних королей. Они набили свои дома до самой крыши золотыми монетами, и каждый из них стал маркизом, генералом или судьей. И таких ребят было много. Представляете себе, сеньор Хуан, как бы мы пожили в те времена?.. Что бы стоило вам и мне вместе с моими молодцами натворить дел почище, чем этот Писарро?
И все обитатели фермы, молча, но с блестящими от волнения глазами выслушавшие эту историю, утвердительно закивали головой.
– Говорю вам, мы родились слишком поздно, сеньор Хуан. Хорошие пути теперь для бедняков закрыты. Испанец не знает, что делать. Ему некуда идти. Все, что оставалось еще нетронутым в мире, захватили англичане и другие иностранцы. Дверь заперта, и мы, отважные люди, должны гнить в этом загоне да еще выслушивать оскорбления, если мы не хотим мириться со своей участью. Меня, который мог бы быть королем в Америке или в другой стране, называют чуть ли не вором. Вы храбрец, вы убиваете быков и наслаждаетесь славой, но я знаю, что многие сеньоры считают работу тореро низким занятием.
