Не беспокойтесь о моей собственной безопасности. Я, со своей стороны, ничего не боюсь и весьма спокоен».

20 апреля

«Сегодня я не в состоянии написать более двух строк. У меня множество дел. Все завершится через несколько дней. В эту трущобу мне больше не пишите. Скоро Вы будете иметь удовольствие обнять своего сына.

Пепе».

ГЛАВА XXIX

РОСАРИО ПОЛЕНТИНОС ОТ ПЕПЕ РЕЯ

«Передай Эстебанильо ключ от садовой калитки и вели ему придержать собаку. Парень предан мне душой и телом. Ничего не бойся. Я буду очень огорчен, если тебе не удастся выйти в сад, как в прошлую ночь. Сделай все возможное. Я буду в саду после полуночи; расскажу о том, что я решил; скажу, что тебе нужно делать. Успокойся, девочка моя,- я не буду прибегать к неразумным и грубым средствам. Я тебе все расскажу. Дело это непростое, и о нем нужно поговорить. Представляю себе твой испуг и грусть при мысли о том, что хотя я так близко… Вот уже восемь дней, как мы не виделись. Я поклялся, что нашей разлуке скоро придет конец, и он придет. Чувствую сердцем, что увижу тебя. Видит бог, увижу».

ГЛАВА XXX

ЗАГОНЯЮТ ЗВЕРЯ

В одиннадцатом часу вечера двое людей, мужчина и женщина, вошли в гостиницу вдовы Куско и вышли оттуда, когда часы пробили половину двенадцатого.

– Теперь, донья Мария,- произнес мужской голос,- я провожу вас домой; у меня много дел.

– Подожди, Рамос, ради бога,- отвечала женщина.- Почему бы нам не пойти в казино и не подождать, когда он выйдет. Ты же слыхал… Сегодня вечером он говорил с Эстебанильо, садовником сеньоры.

– Значит, вы ищете дона Хосе? – недовольным тоном спросил кентавр.- Какое нам до него дело? Его ухаживания за доньей Росарио привели к тому, к чему и должны были привести, так что теперь у сеньоры нет иного выхода, как поженить их. Вот мое мнение.

– Ну и скотина же ты,- раздраженно заявила Ремедиос.

– Сеньора, я ухожу.

– Неужели у тебя хватит совести оставить меня одну на улице?.. Вот невежа.

– Если вы не пойдете сейчас же домой, сеньора, я так и сделаю.

– Вот как! Ты покидаешь меня одну; меня могут оскорбить… Послушай, Рамос, дон Хосе сейчас выйдет из казино, он Есегда выходит в это время. Я только хочу узнать, куда он пойдет. Это моя прихоть – всего лишь прихоть.

– Я знаю только, что у меня свои дела, а сейчас пробьет полночь.

– Тише,- зашептала Ремедиос,- спрячемся за углом… Какой-то мужчина идет по улице Траперия Альта. Это он.

– Дон Хосе… Я знаю его походку.

Они притаились. Инженер прошел мимо.

– Пойдем,- беспокойно заговорила Мария Ремедиос,- пойдем за ним по пятам, Рамос…

– Сеньора…"

– Мы только посмотрим, домой ли он идет…

– В моем распоряжении одна минутка, не больше, донья Ремедиос. Мне нужно идти.

Держась на приличном расстоянии от дона Хосе, они прошли еще немного. Вдруг племянница исповедника остановилась, заявив:

– Он пошел не к себе.

– Должно быть, идет к бригадиру.

– Бригадир живет выше, а дон Пене направляется вниз, к дому сеньоры.

– К дому сеньоры! – воскликнул Кабальюко и прибавил шагу.

Но они ошиблись. Инженер прошел дальше, мимо дома По-лентинос.

– Вот видите – не туда!

– Кристобаль, пойдем за ним,- шептала Ремедиос, судорожно сжимая руку кентавра.- У меня дурное предчувствие.

– Сейчас мы все узнаем,- ведь дальше домов нет.

– Не спеши… Он нас увидит… Ну, так я и думала, сеньор Рамос; он собирается войти в сад через заколоченную калитку.

– Сеньора, вы не в своем уме!

– Пошли – и увидим.

Ночь выдалась темная, и преследователи не могли понять, куда девался сеньор Рей; однако услышанный ими осторожный скрип ржавых петель и то, что возле стены никого не было, убедили их, что он вошел в сад. Кабальюко в изумлении уставился на свою спутницу. Он словно окаменел.

– О чем ты думаешь? Ты все еще сомневаешься?

– Что же делать? – растерянно спросил храбрец.- Попугать его? Не знаю, что тогда подумает сеньора? Я ведь был у них сегодня вечером, и, по-моему, они помирились.

– Не будь дубиной… Что ты стоишь?

– Я вспомнил, там уже нет вооруженных ребят,- я приказал им уйти сегодня вечером.

– Этот истукан все никак не поймет, что ему делать. Рамос, не будь трусом, иди в сад.

– Где же я пройду, ведь калитку заперли!

– Перелезь через стену… Ах, какой увалень! О, если б я была мужчиной…

– Ну ладно, полезу… Вон в ограде выломано несколько кирпичей, тут карабкаются мальчишки, когда приходят воровать яблоки.

– Наверх, скорей. А я побегу постучу в парадную дверь и разбужу сеньору, если она спит.

Кентавр с трудом взобрался на стену, мгновение посидел на ней верхом и тут же скрылся в черной гуще деревьев.

Мария Ремедиос изо всех сил пустилась бежать на улицу Кондестабле, остановилась у парадного входа знакомого нам дома, схватила дверной молоток и стукнула… стукнула трижды с такой силой, как будто хотела вложить в эти удары всю свою душу и всю свою жизнь.

ГЛАВА XXXI

ДОНЬЯ ПЕРФЕКТА

Посмотрите, с каким спокойствием пишет сеньора донья Перфекта. Проникните в ее комнату, несмотря на поздний час, и вы увидите, что она занята важным делом; она то предается размышлениям, то пишет длинные, серьезные письма, пишет уверенным, четким почерком, красиво выводя буквы. Свет керосиновой лампы ярко освещает ее лицо, грудь и руки и, падая сквозь абажур, окутывает мягким полумраком всю ее фигуру и почти всю комнату. Она кажется светлым видением, созданным фантазией, среди неясных, пугающих теней.

Как это ни странно, но мы до сих пор забывали сделать одно важное замечание: вот оно. Донья Перфекта была красива, вернее, еще красива, лицо ее хранило следы настоящей, совершенной красоты. Жизнь в провинции, полное отсутствие женского тщеславия, нежелание наряжаться и прихорашиваться, ненависть к модам и пренебрежение к светской суете привели к тому, что прирожденная красота доньи Перфекты стала совсем незаметной или, во всяком случае, малозаметной. Лицо ее портила также сильная желтизна кожи, указывавшая на крайнюю желчность характера.

У нее были большие черные глаза, тонкий изящный нос, высокий открытый лоб; всякий, посмотрев на нее, увидел бы в пей совершенный тип женской красоты, но какая-то жестокость и высокомерие, сквозившие в ее чертах, вызывали в людях неприязнь к ней. Если иногда некрасивые лица бывают очень привлекательны, то красивое лицо доньи Перфекты было отталкивающим. Какие бы ласковые слова она ни произносила, взгляд, сопровождающий их, держал собеседника на почтительном расстоянии и воздвигал перед ним непреодолимую преграду. Но в разговоре со своими людьми – родственниками, сторонниками и соучастниками – она становилась необычайно привлекательной. Она умела властвовать, и никто не мог сравниться с ней в искусстве говорить с каждым на особом, понятном именно ему языке.

Желчность ее характера и чрезмерное пристрастие ко всем и всему, имеющему отношение к религии, которая беспрестанно и бесцельно возбуждала ее воображение, преждевременно состарили ее; она не была стара, но и не казалась молодой. Можно сказать, что своими привычками и образом жизни она создала вокруг себя какую-то толстую оболочку, невидимый жесткий футляр, внутри которого она скрывалась, как улитка в своем переносном домике. Донья Перфекта редко вылезала из своей раковины.

Благодаря безукоризненным манерам и славе добродетель-

нейшего человека, которые мы отмечали с момента появления ее в нашем рассказе, донья Перфекта пользовалась огромным авторитетом в Орбахосе. Кроме того, она поддерживала связи с влиятельными знатными дамами в Мадриде,- это с их помощью добилась она отставки племянника.

И вот теперь мы видим ее сидящей у своего бюро, единственного наперсника всех ее планов, хранилища земных счетов с крестьянами и духовных счетов с богом и обществом. Здесь она писала письма, которые регулярно получал ее брат четыре раза в год; здесь она сочиняла записки к судье и нотариусу, подстрекая их запутать по возможности судебные дела Пепе Рея; здесь она начала происки, вследствие которых он потерял доверие правительства; здесь она подолгу беседовала с доном Иносенсио. А чтобы проследить за другими ее действиями, результаты которых мы уже видели, нужно было бы последовать за нею в епископский дворец и в дома ее друзей.