Кричала в трубку:
— Да, да… Корнута Яковлевича к телефону… Кто? Да я же, племянница его, Ирина Макаровна… по важному делу… по такому важному, что важнее не бывает… В столовой он? Тем лучше. Близко. Скорей! Скорей! Племянница… Ирина… Да Ирина же, Макаровна.
Жандармский ротмистр слушал и, помня инструкцию, не прерывал нити слов Ирочки.
— Вы позволите закурить?
И щелкнули шпоры.
— Ах, дядя, это вы? Милый Корнут Яковлевич… милый дядя Корнут… беда. Мой дом оцепили, прислугу повесили, меня не выпускают…
— Mademoiselle, я просил бы…
— Хорошо, хорошо!.. Дядя! Что же это такое? Полиция, жандармы весь дом вверх дном… И чего вы смотрите, дядя? У вашей племянницы… да, да, скорей, как можно скорей… Так приедете?.. О, как я рада! Да, в Мертвом. Скорей, скорей. Скорей дядя, а то они и меня повесят, разбойники…
— Mademoiselle! Повесьте трубку.
— Пожалуйста, monsieur. Вот вам трубка… Ваше превосходительство, разрешите на рояле поиграть. Вам же веселее. Ну, пять минут?.. А эта корзина?
— Здесь бумаги, взятые в вашем доме. То есть часть бумаг. Остальные…
Ирочка ударила по клавишам.
— Последний нонешний денечек…
— Я попросил бы…
Вошла Валя, бледная. Но ищущи были глаза. Увидев жандарма, испугалась. Думала: Ирочка уж одна.
— Валя, милая… Послушайте, неужели вам не нравится моя Валя? Моя прелесть Валя. Но смирно!.. Да! Звонить не приказано. Позвоните, фельдмаршал. Пусть нам шампанского подадут…
А Вале шептала, гремя крышкой рояля:
— Корнут… Сейчас Корнут… О, птичка моя… Допрос? Ради Бога, подождите хоть четверть часа. Ну что вам стоит?
И бегала по комнатам, таща Валю.
На парадной звонок.
Урча, поднимался Корнут Яковлевич.
— Можно? Можно?
— Нет, подождите, прошу.
— Что здесь?
То ворвался Гервариус. Корнут крикнул:
— Назад.
В шубе нараспашку вошел. Корнут Яковлевич теперь всегда в шубе. Мерзнет.
— Что тут такое творится?
В столовой сел на диван, мотнув головой. Гервариус понял и встал около.
— Дядя, вы теперь в засаде. Вас не выпустят. И нотариуса вашего не выпустят. Арестованы.
Гервариус вынул из бокового кармана оплетенную тростником флягу, подал рюмку Корнуту.
— Это что? Это что?
То кричал жандарм.
Смутно по углам поглядев, пососав коньяк, Корнут Яковлевич, горб свой нежа в подушках, сказал:
— Это вы зачем же сюда? А?
Когда подступил к нему жандарм, крича свои слова, Корнут распахнул сюртук и пальцем показал на таящийся в темноте знак.
— Мало? Мало?
И из кармана сюртука вынул бумажник. Какие-то бумаги выкинул на стол.
— Ну?
Это уж к Гервариусу.
— Еще рюмку. Что? Кто не пьет? Еще рюмку!
— Вы старшему скажите, дядя, старшему. Что за безобразие…
— Пойдемте туда. Эй, проводи!
И Гервариус повел Корнута.
— Ну, а здесь никто нас не слышит?
— Никто, Корнут Яковлич.
— Не вас спрашивают.
— О, нет. Никто.
— То-то. Что это за безобразие. У родной моей племянницы обыск! А? Это что такое? А? Способствует это тем предначертаниям правительства, кои я неустанно… да, да. Способствует? Способствует? Нужно обыск — делайте обыск. Но меня спросите, черти, меня спросите, когда задумаете у родственников… Да я вас сейчас… Или вы не понимаете, что мои родственники мою фамилию носят. А? Не понимаете? Так что же вы понимаете; черт вас возьми?
— Я просил бы…
— Молчать!
— Но…
— Молчать! Что вы здесь нашли? В этом дому, что нашли?
Ворошил корзинку.
— Письма? Пусть скажет. Позвать! Позвать, говорю! Ее позвать…
— Но, Корнут Яковлевич…
— Позвать.
Гервариус ввел Ирочку.
— Ты что? Ты что? Дерзнула ты на устои правительства? А? А? Если так — берите ее. Вам говорю: берите.
— Я, дядя, по предначертаниям правительства…
— Вы слышите? Вы слышите? Ира, уйди.
Ушла. Говорил, склонясь на стол:
— А это что?
Из корзины вынув листок, читал:
Задремался темный лес.
Тихо люна выплывает,
А звездушка сверх небес
Люнин свет, давает.
— Это что? А? Это что, я вас спрашиваю!
— Во всяком случае подозрительно. Похоже на конспиративную переписку.
— Кон-спи-ра-тив-на-я? А! Ира! Сюда! Смотри. Отвечай. Не садись. Стоя отвечай. На допросе ты. Я сам допрос снимаю. Сам. Что за белиберда? Переведи… Да, да… то есть ключ…
— Да это уже переведено, дядя. Это перевод стихотворения Мюссе. Маркиз переводил, жених мой. Ей-Богу, настоящий маркиз. Да вы его знаете… А что он по-русски плохо, так я за то его и полюбила… То есть теперь-то уж не люблю…
— Маркиз? Это тот, длинный? Учитель? Шалопай твой маркиз.
— Но он, дядя, по предначертаниям…
— К черту эту тарабарщину! Бери свою бумажонку. А вы, господин жандарм… Если вся корзина полна такой дребеденью… Ира, уйди… Да, да… Прошу с возможной точностью разъяснить мне о мотивах обыска… А? Так жильцы?.. Да, да. Но у нее-то, в этом этаже ничего?
— Корреспонденция еще не разобрана…
— Корреспонденция? Видели мы эту корреспонденцию… Ну, я сам съезжу. Вы лицо подначальное и всего не можете…
— Дядя! Дядя!
Ворвалась Ирочка.
— А? Что? Как ты смеешь…
— Но, дядя, это совсем разбойники. Телеграфист пришел, мне телеграмма, и они не дают.
Сыщик подал жандарму телеграмму. Тот, прочитав, передал Корнуту.
— Дядя, что такое? Да скажите же…
— Раиса Михайловна спрашивает, где Яша.
— Яша? Яша? Ну, если Яша в Москве, так я знаю где. Тут недалеко меблирашки, клоповник ужаснейший. Там он останавливается. Знаю. В Зачатьевском…
По телефону справились.
— В ночь арестован.
— Арестован? Яша арестован? Ну, не разбойники ли, дядя. Это Яшу-то!
— Да уж. Это слишком. Господин жандарм, я иду сейчас, куда надо. А вы уж здесь, пожалуйста, по возможности…
На лестницу вызвал за собой Корнут сыщика с красным носом. Притворив дверь, вполголоса:
— Все подробно мне донести. Вечером в Большую Московскую. И про здешнее, и про Зачатьевский. Вот вам.
Из бумажника сторублевку вынув, в руках ее мял, не отдавая.
— Да, да… Народ-то вы больно ненадежный. Вот.
И разорвав кредитку пополам, сунул половинку в подставленную потную ладонь.
— Но ведь это как же-с? Погубленные деньги.
— Ничуть. Это задаток. Исполните все по хорошему, и вторая половинка ваша. А пока ни ваша без моей, ни моя без вашей гроша ломанного не стоят.
— Остроумно. Совершенно верно-с. Будьте благонадежны, ваше превосходительство.
Гервариус, распахнув дверь, кричал на весь переулок:
— Карету его превосходительства Корнута Яковлевича!
Ирочка кричала из окна:
— У меня ложа сегодня… Абонемент, «Князь Игорь»! Выручайте…
XXXI
Морозит давно. Под дыханием крепких утренников листья красные кленовые и желтые липовые за заборы пали, на набережную. Ветер порывный листья шуршащие в грядки метет.
А сегодня впервые бело.
Отстояв позднюю обедню заказную, именинница старуха Горюнова в домик свой приплелась; служанка краснощекая, под локоть поддерживая, довела через дорогу.
— Снежок-то, барыня! Благодать…
— А тебе бы, шлюха, языком звонить бесперечь. Беги, пироги погляди.
Села Горюнова вдова на диван в гостиной, колени ладонями трет, на просфору глядит. Просфора большая-большая. И частиц много вынуто копнем. Задремала вдова, голову в чепце парадном свесив. Гостей-родственничков поджидая, задремала.
На извозчичьей пролетке Дорофея подъехала с детьми.
— Младенчики, внучатки молодшенькие.
Тусклы взоры Дорофеи. Сквозь стекло глядит на белое, снежное, глядит не мигает. Горе, горе в душе живет, гнездо свило. На краткий час из души вылетит, а там опять. А тут сегодня, в родном дому, слушая щебет своих детей и их бабушки, поникла головой Дорофея, в слова не вслушивается. За окно глядит в белизну, такую простую и жуткую. И в родном дому сидя, в кресле гостиной, видит сегодня Дорофея горе свое не как хищную птицу злую, а как наседку толстую; разной дряни в душу натаскала, гнездо душное сделала, сидит, цыплят высиживает. Крови ей, наседке, не надо, живой крови. Цыплят высиживает, ждет. Народятся, и совсем душа как ящик-курятник станет… О, горе с крыльями ястребиными, с клювом кровавым, приди!
