Скользнул взор по анатомии. Не разглядел, вспомнил. Тьма.
— Нет. Пока что прикроем.
И пошел к двери, придерживая правою рукой левый нутряной карман пиджака. Ключом запер дверь. Ключ в карман. Внизу швейцар:
— К телефону вас, барин. Минут с пяток. Номер тысяча восемьсот…
Забоялся. Сразу вспомнил про письмо, про то, про городское. По лестнице наверх побежал. Отмыкал рукой дрожащею. Вбежал. Ворошил книги на столе. Нашел. В карман сунул письмо. К двери. Опять назад. Вспомнил-замучился: книги как разложены? Переложил. Сверх пачки тощих цветных брошюрок положил «Судебные решения». Постоял, посмотрел. Переложил «Судебные решения» под низ, сверху «Краткий курс ботаники» И опять запирал дверь. Пробовал, дергал.
— Прибрать бы, барин. Вы бы ключ хушь хозяйке что ли… Который уж день.
По коридору бежал, не оглядываясь.
— Ключ понадобился… Вот оно! Вот оно!
Мимо швейцара скользнул, часы свои разглядывая озабоченно.
— К спеху… опоздал… знаем мы эти телефоны…
На улице жуткое беспокойство околдовало-проглотило. Дрожали губы. Хотел глядеть перед собой лишь и не мог; озирался, головою вертел. Вот уж бороться перестал с мучительницами незримо черными, поселившимися в мозгу.
— Куда идти хотел?.. Куда? Зачем? А, да… письмо… Ну, что же, что письмо… Следи, следи, голубчик… следи, шпик проклятый… Ишь шляпу надвинул… Я тебя до ночи по Москве пропутаю…
В извощичьей пролетке по плохой мостовой тряслась Ирочка. Домой ехала в Мертвый по Зачатьевскому. Маячащую фигуру разглядывала.
— Ба! Яша! Ну, конечно, он… Извощик, стой!.. Впрочем, нет. Гони, гони…
Сжалась, на другом тротуаре что-то будто разглядывает.
— Не заметил, кажется… Довольно родственничков на сегодня… А Яша в Москве… Ну, завтра разыщу, коли что. Косте телеграмму. Да гони ты, крокодил трясучий!
Домой приехала. Наверх не прошла. Прямо в мужской монастырь.
— Валя! Валя! Здравствуйте, анархисты… Слушайте. Запри дверь, Мишка! Строфокомил опять в белокаменную пожаловал.
— Кто? Кто? Какой строфокомил?
— Вот беспонятные! Дядюшка мой. Корнут Яковлевич. По предначертаниям правительства. По площади еду, из «Московской» Гервариус этот и еще с ним разные рожи богомерзкие. Ну, я подумала-подумала — в подъезд. Здесь, говорю, Корнут Яковлевич? У нас, говорят. Доложите, говорю: племянница. Обождать, говорят, придется, потому они катаются. Как катаются? Дома он? Дома они-с, только в лифте изволят кататься. Как так в лифте? Так-с, ножки у их опухли, в карете им кататься беспокойно; так их превосходительство в лифте катаются после завтрака ежедневно: для здоровья. Ну я, конечно: ха-ха-ха! А швейцар-подлец хоть бы улыбнулся. Обождите, говорит, полчасика. Нет, говорю, ждать не хочу; доложите, я с ним покатаюсь. Ну и каталась. Сверху вниз, снизу вверх. Наговорил он мне с три короба. Что его высокопревосходительство, да как его преосвященство… Наставлял меня на путь истины, к себе звал, на собрание черной сотни…
— Однако, Ирина Макаровна, что это вы нас анекдотами тешите. Я думал: серьезное что-нибудь.
— Товарищ Анкудинов, закройте рот. Господа, вот проект. Пойти туда к ним на собрание и выпороть. Ну, дядю Корнута не надо, у него водянка начинается. А тех всех перепороть; загасить свет и перепороть.
— Да. Светлый проект. И главное: весьма полезный. Ах, уж эти мне здешние проекты… Помилосердствуйте. То Влас, то…
— Кисляи! А кто к Власу сегодня? Не забыли? Первый журфикс…
— Увольте.
— Я тоже едва ли…
— Я бы…
— Калистрат! Тубо! Мишка, ведмедь, ты с нами поедешь. Валя, я да ты… Платье у меня новое — прелесть! Французский бархат, и здесь везде… Впрочем, что вы, анархисты, понимаете! В вашем государстве все в серых куртках будут, и на спине номер… Сыграй ты нам, Миша, на гитаре. Тоска меня грызет…
— Ну, не заметно что-то…
— Молчать! Играй. Спойте, господа анархисты… Ну пожалуйста. Ну, ради Бога… Хором… В ножки поклонюсь, за шампанским пошлю, не то что наливки…
Забренчала гитара. Не налаживалось поначалу пение. Взъерошил желтые волосы свои масляные Калистратушка, ладонью в коленку ударил.
— Эх, была не была…
И запел-подхватил во весь голос:
…Стоит ли до старости прожить,
Чтоб в веках грядущих поколений
Чудом ископаемым прослыть…
Под волнами разгулявшейся песни заунывной сидела Ирочка, ноги поджав на диване, рукою обняв плечи Валентины. Шептала ей в ухо:
— Корнут мне рассказывал… Виктор в Лазареве гарем завел… Это, говорит, как же так? Мальчишка, пащенок — и гарем… Противозаконно…
— Ах, интересно! Поедем, посмотрим…
— Валя… Поют… Мне плакать хочется… Тоска… Я, Валя, сейчас брата встретила… Яшу…
Почуяла Валентина на плече своем мокрый жар слез. Тряслась голова Ирочки.
— Что ты? Что ты, милочка… Тебя что же расстроило… Виктор или Яша?.. Корнут?
Шептались на широком диване, за лапчатыми листьями рододендрона. В волнах молодых серьезных голосов рыдал-звенел-выныривал крик-вопль Калистратушки.
XIV
Все десять окон квартиры на Цветном бульваре мутно светились и жёлтым, и синим штофом. Съезжались, подходили запоздавшие.
— Отъезжай, коли пустой! Живо!.. Ишь, многолюдство у наших, у новых. Кто такие?
— Надо быть, господа настоящие. Только гости, кажись, впервой.
— Пущай съезжаются. Со вчерашнего заявлено. Мне из участка предписание. Все, стало, по закону. Потому коли более десятка…
И полицейский чин, отойдя от дворника устремился опять к извозчикам, кругля глаза.
А в квартире гости бродили по кабинету, по столовой, скучали. Шумно радовались, когда новоприбывший оказывался многим знаком. Наиболее одинокие ушли в залу. Ряды буковых стульев. Кое-кто сел там; вынули из карманов вечернюю газету. Двое в очках смотрели на приколотый к кафедре лист бумаги. Тезисы доклада. Прошлое, настоящее и будущее символизма.
— А кто такой докладчик?
— Как кто? Профессор петербургский.
— Ну? Я думал, однофамилец.
— А вы мне, батенька, скажите, кто такой хозяин.
— То есть вы желаете знать, чья это квартира? Право, не поинтересовался. Я из литературки сюда. Скучно там сегодня до судорог. Вспомнил: повестка в бумажнике. И поехал.
Третий подошел.
— А я, господа, думал: просто залу снял профессор.
В столовой тоже.
— И чего не начинают! Давно пора.
— Поторопите. Спросите хозяина. Вы, кажется, Илья Ильич, с ним хорошо знакомы…
— Какое! Впервые вижу.
— А кто такой? Петербургский?
— Тише, господа.
— Да нет его здесь. В кабинете, с профессором.
— Нет его в кабинете. Я оттуда. А кто он — я знаю. Актер. В Петербурге встречались. Из маленьких был…
— Это Влас-то Васильич актер? Издатель, а не актер.
— Я же вам говорю: встречались…
— Господа! Почему Влас Васильич? Не Васильич, а Сергеич.
— Ш-ш! Хозяйка…
— Да что вы, право! Вы о ком говорите? Та вон барышня в бархатном платье…
— Ну да. В вышивке каменья…
— Которая сейчас к офицеру…
— Ну да. Хозяйка же она здесь. Меня со многими познакомила. И чай вот посадила пить.
— Да это Ирина Макаровна. Или не знаете?
— Слышал, слышал про Ирину. Познакомьте. Фу ты… запутался. Она же сама со мной поздоровалась при входе…
— Ирина Макаровна! Пожалуйте к нам. Здесь недоразумение.
— Тише, господа. Не могу. Сейчас доклад… Миша! Михаил… Гаврилыч… Звонок!
Потянулись в залу.
Вокруг нескольких важных пожилых дам посуетилась Ирочка, в первый ряд усаживая. Вышел докладчик. Откашлялся. Незаметно выскользнула из залы Ирочка.
— Это что же такое! — шумела она за тремя притворенными дверьми, в маленькой комнатке за кабинетов. — Если бы я не приехала, что тут было бы! В уме вы, Влас? Поставил в столовой дюжину стаканов с чаем, фунт сухарей и забился в спальной. Если уж он такой несуразный, ты-то чего, Лида!
